Похороны викинга - Персиваль Рен

– Где Дигби? – спросил Огастес.

– В чем дело? – вопросом ответил я.

– Бердон меня спрашивал. Он говорит, что Дигби не ночевал дома.

– Я не больше твоего знаю о том, куда девался Дигби, – с чистым сердцем заверил я его.

– Забавно, – усмехнулся он.

– Чрезвычайно забавно, – подтвердил я.

– Тете это должно понравиться, – злорадно продолжал он. – Особенно после ее категорического запрещения выходить из дома

– Ему следовало сперва посоветоваться с тобой, Сомнительный Огастес, – сказала Клодия.

– Ему не хотелось советоваться с полицией, – грубо ответил Огастес.

– Кушай кашу и говори, только когда тебя спросят, – наставительно сказала Изабель, и вопрос был исчерпан.

К концу завтрака появился Бердон.

– Леди Брендон хочет видеть мистера Дигби, – заявил он.

– Это не так просто сделать, – ехидно заметил Огастес.

– Его здесь нет, – сказал я, заглянув под стол.

– Совершенно верно, сэр, – сказал серьезный Бердон и исчез.

– Теперь твоя очередь, красавец, – сказал Огастес. – Вероятно, сыщики уже пришли.

Бердон возвратился.

– Леди просила вас после завтрака пожаловать к ней в будуар, – сказал он мне.

– Так и есть, – заметил Огастес, когда за Бердоном закрылась дверь.

– Куда они исчезли, как ты думаешь? – спросила меня Клодия. – Ведь не могли же они сбежать? Сбежать мог еще один, но никак не оба.

– Непохоже, чтоб сбежали, правда? – съехидничал Огастес.

– Если они действительно уехали, то они имели на это какие-нибудь очень основательные причины, – сказала Изабель.

– Самые основательные, – согласился Огастес.

– Да, Клодия, – сказал я, глядя на нее в упор, – если они действительно сбежали, как ты говоришь, то они сделали это только для того, чтобы отвратить подозрение от всех, оставшихся в доме.

– Бесспорно! – согласился любезный Огастес.

– Они способны это сделать, – спокойно сказала Изабель.

– Это было бы так похоже на Майкла, – тихо сказала Клодия и вдруг, отвернувшись, вышла из комнаты.

– И на Дигби, – сказал я ей вдогонку.

Огастес ядовито мне улыбнулся и показал пальцем вверх.

– К тете Патрисии! – сказал он и ушел довольный. Наша недавняя подозрительность, кажется, очень его огорчила, и его нежное сердце не могло успокоиться.

Мы с Изабель вышли из дому и пришли на ту поляну, где всегда собиралась шайка Майкла Джеста. Я обнял ее и долго и крепко целовал в глаза и губы.

– Всегда ли ты будешь меня любить дорогая? – спросил я. – Что бы с нами ни случилось?

Она ответила мне без слов, но ее ответ вполне меня удовлетворил.

– Тетя ждет, – сказал я, оторвался от ее губ и убежал.

Я бежал к дому, но отнюдь не собирался видеться с тетей. Я решил играть роль преступника, нервы которого не выдержали предстоящего свидания со своей жертвой. Я был очень рад вызову тети, он делал мое бегство более убедительным.

Я прошел в свою комнату, взял чемодан, положил в карман карточку Изабель и спустился по черному ходу, выходившему прямо во внешний холл. В одну минуту я пробежал луг перед домом и скрылся в кустах. Потом я вышел на дорогу. Из дому меня уже не было видно за деревьями. Через двадцать минут я был на станции и взял билет на Эксетер.

На станции все меня знали, но проследить меня дальше было, пожалуй, невозможно. Эксетер очень бойкая станция, и едва ли кто сможет проследить, что оттуда я выехал в Лондон. Во всяком случае мои следы после вокзала Ватерлоо в Лондоне будут потеряны.

Ожидая на платформе, я испытывал мучительное желание вернуться к Изабель. В горле я ощущал такой комок, какого не помнил с самого раннего детства. Это было ужасно. Если бы не предстоящие приключения, я вернулся бы, но я был романтиком и был возбужден.

Когда расстаются двое возлюбленных, то меньше страдает тот, кто уезжает: движение, перемены и мелкие заботы заглушают боль. Так было и со мной, меня спасала необходимость думать о будущем, о деньгах, о Париже и Алжире, о шансах отыскать Майкла и Дигби…

Как бы то ни было, но я не вернулся. Когда дачный поезд лениво подполз к платформе, я с твердо сжатыми губами и болезненно сжимавшимся сердцем вошел в вагон и начал одно из самых странных путешествий, которое когда-либо выпадало на долю человека.

Веселая романтика

Не помню, как я доехал до Лондона. Это путешествие было как дурной сон. Я очнулся, когда поезд входил в вокзал Ватерлоо.

Как и многим другим путешественникам, Лондон показался мне огромным, и, как многие другие, я чувствовал себя в нем затерянным атомом.

Выйдя из вокзала Ватерлоо на неприглядную площадь, я испытал такое чувство одиночества, что чуть не пошел прямо в небольшой, но роскошный отель, в котором всегда останавливались Брендоны. Там меня хорошо знали, и там я чувствовал бы себя почти как дома. Именно поэтому мне не следовало туда идти.

Мне помогло удержаться от искушения состояние моих финансов. Надо было быть осторожным, иначе моих денег могло не хватить на путешествие до Парижа и существование там, пока я не перейду на полное иждивение госпожи Республики. Прежде всего мне следовало превратить мое имущество в деньги. Это было неприятное, но необходимое дело. Человек, идущий на авантюру, должен иногда делать и более неприятные вещи, – так утешал я себя, идя по какой-то скверной улице по направлению к Вестминстерскому мосту.

Совершенно неожиданно я увидел то, что искал: комиссионный магазин. Окно этого магазина было плотно набито самой невероятной коллекцией разнообразнейших вещей. Ткани и ювелирные изделия, перчатки для бокса, револьверы, пенковые мундштуки и трубки, ножи, фотографические аппараты, зонтики и трости, бинокли, чемоданы и гармоники – трудно сказать, чего там не было.

Я вошел я увидел за прилавком молодого джентльмена. Мне казалось, что он должен подскочить ко мне и, любезно взмахнув руками, осведомиться о моих желаниях. Но он этого не сделал.

По какой-то одному ему известной причине он носил котелок необыкновенных размеров. Этот котелок опирался на его затылок и уши, вследствие чего они склонялись вперед наподобие вянущих лилий.

Чтобы компенсировать ношение шляпы в комнате, он был без пиджака. Широкая золотая цепь украшала его пестрый жилет. Бриллиантовая булавка в галстуке свидетельствовала о солидном положении и строгом вкусе своего хозяина.

Боюсь, что я осматривал его на несколько секунд больше, чем это рекомендуется этикетом высшего света. Он смотрел на меня ровно столько же времени, но с одной разницей – мой взгляд выражал восторг, чего никак нельзя было сказать о его. Он понял, что я не покупатель. Каким образом он это понял, навсегда останется для меня загадкой. Он знал это, и молчание его было красноречиво.