Век бифуркации. Постижение изменяющегося мира - Эрвин Ласло

Требования к науке

Причины замкнутости и интровертности современного научного сообщества не следует искать в личности ученых: они имеют глубокие исторические корни и восходят к зарождению современной науки в XVI и XVII столетиях. Именно в то время гуманистическая культура Европы освободилась от господства средневековой церкви. Влияние религиозных предписаний было столь сильно, что первоначальная ориентация научного мышления была окрашена реакцией на него. Наука должна была быть беспристрастной и незаинтересованной; она не должна была посягать на священный авторитет папы. Процессы над Джордано Бруно и Галилеем убедительно показали, сколь сильно господствует средневековый дух над научным исследованием. Зарождавшиеся науки могли развиваться, только воздерживаясь от вмешательства в дела общества и исповедуя независимость и беспристрастность.

Последняя точка зрения оказалась явно ложной. Наука превратилась в одну из величайших сил, формирующих современную цивилизацию, многократно превосходящую религиозные влияния, от которых наука первоначально надеялась укрыться, заявляя о своей нейтральности. В годы Второй мировой войны и в последующий период все большее число научных теорий воплощались в практические технологии. Влияние естественных наук уравновешивалось некоторыми областями гуманитарных наук, особенно экономикой. Далекая от поиска истины sub specie aeternitatis, наука обрела статус имеющего решающее значение вида социальной, политической и экономической деятельности.

В наши дни идею научного нейтралитета и научной беспристрастности следует предать забвению или рассматривать как достояние истории. Это не означает отказа от научной объективности, но указывает на признание ее пределов. До тех пор, пока ученые, проводя свои исследования, будут зависеть от общества, они будут подвержены влиянию социальных приоритетов. А до тех пор, пока ученые будут заниматься вопросами, имеющими прикладное значение или приводящими к ощутимым последствиям для отдельных людей или общества, они (ученые) вольно или невольно будут агентами трансформации культуры.

На протяжении 90-х годов текущего столетия ощущалась настоятельная потребность в научных знаниях по тому или иному вопросу; ученым приходилось решать множество жизненно важных вопросов. Сможем ли мы контролировать силы, которые, если оставить их бесконтрольными, привели бы к глобальному кризису и, возможно, даже к массовому уничтожению? Сможем ли мы создать и поддерживать глобальную голархию, при которой ни одно государство, ни одно общество не будет находиться ни под чьим контролем? Могут ли люди вступать во взаимодействия и устанавливать коммуникационные связи, не впадая при этом в зависимость друг от друга (в особенности не вводя зависимость более слабого и более наивного (честного) от более сильного и менее щепетильного)? Можно ли установить эффективные пределы росту — росту населения, городов, власти и благосостояния? Можно ли установить контроль над технологией и заставить ее служить потребностям и целям человечества, а не быть самоцелью и служить своим потребностям и нуждам? Существует ли способ удовлетворить потребность в уединении и личном пространстве, несмотря на высокий уровень коммуникаций и огромное число людей, населяющих одну и ту же физически ограниченную планету? Может ли планета Земля выдержать 10 и более миллиардов людей без необратимого ущерба для ее экологии?

И самый острый из всех вопросов: могут ли люди жить на одной планете с терпимостью и взаимным уважением? Общество будущего непременно должно быть разнообразным и плюралистическим; оно должно быть также децентрализованным и ориентированным на корневые структуры бытия. Это означает, что общество будущего должно быть голархической системой с локальной автономией и глобальной координацией. Чтобы понять, как могла бы работать такая система, ее требуется моделировать. Но необходимые модели будут отличаться от доминирующих моделей социальных систем XX столетия: все они были вдохновлены одной-единственной культурой — западной — и предполагали индивидуальное и институциональное поведение, основанное на одном-единственном типе рациональности — также западном.

Требования к ученым велики. И это касается как общественных, так и естественных наук. Это проблемы не только социологов или политологов. Это также проблемы экологов, урбанологов, психологов, демографов, экономистов, химиков и физиков, специалистов по кибернетике и системному анализу. В рамках существующих ныне границ научных дисциплин справиться с этим проблемами не может ни один ученый.

К счастью, границы научных дисциплин не вечны. Эти границы — наследие прошлого, и ныне они устарели. Каждая из новых крупных областей научных исследований — новая физика, новая биология и новые системные науки — ищут и находят черты единства в наблюдаемом разнообразии мира. Их открытия складываются в замечательную картину мира — картину, в которой Вселенная самоорганизуется, последовательно поднимаясь на все более высокие уровни эволюции, причем сложность окружающего нас мира уравновешивается его интеграцией. Происходящая в настоящее время научная революция по своим масштабам не уступает той, которая привела к замене птолемеевской геоцентрической вселенной современным представлением о солнечной системе, но намного превосходит ее по последствиям, как для отдельных людей, так и для и всего общества в целом. По мере того, как развертывается современная революция, наука обретает все большее социальное значение. Новая наука отнюдь не меньше печется о нуждах и заботах людей: практическая полезность и достоверное знание не исключают друг друга. Интегральные теории природы и общества не только полезны, но и являются надежным источником информации.

Требования к искусству

Люди искусства были главными архитекторами Возрождения, и их значимость для отдельных людей и общества в целом не уменьшилась в наше время. В век бифуркации социальная ответственность художника не уступает социальной ответственности ученого. Но, как мы уже отмечали, современные художники оказались еще более изолированными от общества, чем ученые.

Обособление искусства от общества, в отличие от автономизации науки, — явление, типичное для XX столетия. Раньше деятели искусства были интегрированы в общество; их интересы — личные, социальные, политические и художественные — были неразрывно связаны друг с другом. От Аристофана до Бальзака писатели подчеркивали единство своих интересов и интересов общества; «Герника» Пикассо — красноречивое тому подтверждение. Утверждению Платона о том, что истина может быть постигнута как красота, вторит Шиллер, который в своей поэме «Художники» провозгласил: «То, что мы постигли как красоту, в один прекрасный день откроется нам как истина». Бальзак намеревался завершить пером то, что Наполеон начат мечом, а такие фигуры, как Гёте и Вагнер, не колеблясь прибегали в своих произведениях к социальным и культурным посланиям.

В литературе верность той же традиции сохранили такие писатели, как Герман Гессе, Жан-Поль Сартр и Эжен Ионеско, однако многие деятели искусств утратили какую-либо связь с обществом в целом. Музыка, живопись, скульптура, даже балет все более обращались внутрь, интровертировались, в поисках «вечных» законов и вечного смысла. Лучше всего высмеял представление о том, что художник должен адресоваться к обществу в целом, Арнольд Шёнберг. Если это искусство, утверждал он, то оно не для всех, если же оно для всех, то это не искусство. Многие современные композиторы-авангардисты разделяют мнение Шёнберга. Музыка Штокхаузена или Булеза не может быть понятна неподготовленному слушателю; по словам одного из любителей авангардистской музыки, никогда не знаешь, хороша ли пьеса, до тех пор, пока не изучишь ее партитуру. То же самое можно сказать о большинстве художников и скульпторов, чьи работы выставлены в престижных галереях и чьи имена освящены принадлежностью к высшим кругам художнической элиты.

Для художника — в широком смысле слова — все труднее считаться очень хорошим и в то же время пользоваться широкой популярностью. В 1913 году «Весна священная» Стравинского вызвала фурор; в 1991 г. первое исполнение одного авангардистского произведения вызвало интерес лишь у весьма немногочисленных критиков и удостоилось одобрения в узком кругу последователей авангарда. Произведения искусства покупаются из-за их престижной ценности или как способ капиталовложения. Люди посещают картинные галереи, музеи, концерты и оперу по причинам весьма далеким от удовлетворения эстетических потребностей — такие посещения составляют часть образования или являются тем, что соответствует социальным представлениям о «приличиях».