Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы иметь подобную роскошь в походах, офицеры брали с собой команды лакеев, лошадей, поваров и слуг (или выбирали нескольких солдат из своих полков), которые перевозили и следили за огромными обозами с вооружением, одеждой, книгами, посудой, туалетными принадлежностями и прочим. Морские офицеры на плотно загруженных кораблях не могли взять в море столь большой экипаж, хотя они тоже носили дорогие наряды, соответствующие их статусу[96].
Рис. 4. Изображение из альманаха 1706 г. под названием “Ville Franche assiegee par M. le due de la Feuillade et rendue par capitulation à l’obéissance du Roy le 2 avril 1705” («Вильфранш, осажденный месье герцогом де Ла-Фёйядом и капитулировавший королю 2 апреля 1705 года»). Предоставлено Национальной библиотекой Франции. Луи д’Обюссон, герцог де Ла-Фёйяд, изображен в верхней половине скромно сидящим в роскошном наряде в окружении офицеров-аристократов высших чинов, в процессе подписания условий капитуляции
Аристократический этос и его практики были по определению исключительными и имели особое социальное значение в отделении дворян от простолюдинов. В армии Людовика XIV, как и в дворянском обществе, «именно образ жизни, манера говорить, вести себя, развлекать себя, наслаждаться обществом друг друга укрепляли дворянскую элиту в несокрушимой уверенности в собственном превосходстве» [Graven 2005:6][97]. Как на поле боя, так и на линейных кораблях внешнее изящество и технические способности, а также джентльменское поведение «придавали особую ценность и превосходство в армии, которые ставили человека выше обычного солдата» [Schalk 1986: 6]. В XVII веке аристократический этос и кодекс укрепляли среди элиты определенное чувство социальности. Социальное поведение отражало знатность и принадлежность к международной европейской касте офицеров. Обмен любезностями, совместные обеды и ведение боя в контролируемой, рациональной манере свидетельствовали об аристократических идеалах, которые объединяли европейских офицеров.
Солдаты и моряки в аристократическом мире не имели места. Простолюдины из третьего сословия пополняли армейские ряды, и знатные офицеры обращались с ними так, словно они «не заслуживали даже презрения», и «обычно не приписывали своим нижестоящим сослуживцам те же ценности», будь то элегантность или моральное стремление к личной или семейной чести, славе и заслугам [Bell 2007: 36]. Солдат, его индивидуальные черты, ценности и гуманность были невидимы. Несмотря на социальные предрассудки, существовало шаткое ожидание, что офицеров-аристократов обеспокоит благополучие солдат, если не из христианского или аристократического патернализма, то хотя бы из чистой корысти: ведь офицеры за собственный счет нанимали, вооружали и обеспечивали солдат. Они несли убытки, если солдаты дезертировали или погибали. Но никто не представлял, что солдаты могут быть героями или что тяготы их жизни на войне ничем не отличаются от их бедной обездоленной жизни до войны. Общение с ними, не говоря уже о проявлении уважения, считалось недопустимым. Социальность не была тактической ценностью, а единое военное сообщество казалось немыслимым.
Все изменилось после Войны за испанское наследство. После смерти Людовика XIV 1 сентября 1715 года армия пребывала в упадке. Офицерские корпуса по разным причинам вырождались. Фаворитизм и деньги преобладали над наймом, удержанием и продвижением. Придворная знать (preserves в армии или petits marquis во флоте), имевшая связи с Версалем, легко получала офицерские звания, награды и продвижения. Менее состоятельные дворяне не имели доступа к таким возможностям, что замедляло их карьеру и создавало растущее недовольство. Продажа офицерских званий, важный источник дохода для государства, означала, что военный чин мог купить любой, кто был способен заплатить высокую цену. Это вело к наплыву богатых недворян (roturiers, ротюрье) и недавно возведенных во дворянство (anoblis) в офицерские корпуса[98]. Считалось, что придворная знать, ротюрье и anoblis не имели военного опыта и были полностью оторваны от аристократической культуры войны. Как полагали, эти недостатки военной системы Людовика XIV стали главными причинами боевой неэффективности, а также социального и идеологического раскола в дворянском втором сословии, которое мнило себя общей группой на основе равенства среди членов.
Более того, предполагалось, что кабинетные войны Людовика XIV серьезно подорвали офицерские военные навыки, инициативность и культурную гордость. Система осадного искусства Вобана с учетом влияния Жюля Луи Боле де Шамле (1650–1719) и других сторонников априори рационального ведения войны убедили Людовика XIV, что «все связанное с войной можно решить в Версале». Исходя из этого они утверждали, что «нужно лишь иметь послушных генералов, вовремя исполняющих полученные приказы» [Dussieux 1888: 187]. Как будто это не было достаточно унизительным, катастрофическое военно-фискальное государство Людовика XIV оставило в походах даже лучших генералов в шокирующем состоянии нужды. После с трудом добытой победы Франции в Кассано в 1705 году один офицер вспоминал бедственное положение маршала Луи-Жозефа, герцога де Вандома (1654–1712), которого он обнаружил «за столом, евшим со своим братом, великим приором. Весь их пир состоял из хлебного пайка и кусочка сыра»[99].
Мирное время, наступившее после Войны за испанское наследство, усугубило военный кризис и неизбежно изменило аристократическую культуру войны. Разочарованные в войнах Людовика XIV и насладившиеся несколькими годами мирного времени после подписания Раштаттского мирного договора (1714), французские офицеры все активнее играли свои роли придворных и членов le monde, социальной элиты Парижа и Версаля. Неудивительно, что светские романы Кребийона (Клода Проспера Жолио де Кребийона, 1707–1777) и других авторов, ставшие популярными в 1720-1730-х годах, представляли знатных героев-мужчин, которые использовали свое военное мастерство не в реальном бою, а ради разработки кампаний и тактик для борьбы со своими врагами и соблазнения женщин [Pichichero 2008а]. Элитное городское общество le monde в Версале и Париже подорвало noblesse depee, особенно молодое поколение. В мемуаpax, датируемых 1712 годом, месье де Сент-И лер, военный офицер и член Военного совета в период с сентября 1715 по октябрь 1718 года, жаловался:
Мы согласились обучить их латыни и гуманитарным наукам, а затем выбрасываем в коррумпированный le monde, когда им всего 14–15 лет, не дав время вооружиться должной защитой. Их отцы сами коррумпированы, ведомы блеском ложного тщеславия и с момента, когда их сыновья вступят в le monde, уже обеспечили для них важные должности через звания, интриги и деньги[100].
Опасности le monde стали объектом изучения уже в XVIII веке. Швейцарский врач Самюэль Огюст Тиссо (1728–1797) позже утверждал, что обитавшие в le monde были в буквальном смысле больными людьми: в физическом, моральном и социальном плане.
