Как ты там? - Фёдор Вадимович Летуновский

После визита к Ольге мы ещё долго обсуждали детали событий того вечера и как они неслучайно сложились в общую картину, будто действительно оказались притянуты друг к другу благодаря её энергии ярости и отчаяния.

– Это всё не просто так, – заключил Илюша, – И она сама ничего про себя не знает. Что-то мы забыли про прабабушек у неё расспросить, наверняка одна из них где-нибудь колдовала, на севере России…

Мой друг явно запал на неё, а возможно его влечение к необычным женщинам являлось последствиями психологической травмы, переосмысленной реакцией на давнее приключение нашей юности, когда мы чуть не оказались в плену у крымских сирен. Он ещё несколько раз встречался с ней, приглашал в театр и даже пытался помочь организовать выставку её картин, на которых люди, постепенно заменяя части своих тел искусственными деталями, переделывают себя в роботов или андроидов – это как кому удобнее воспринимать. Но в начале лета Ольга вдруг покинула город, это случилось так же неожиданно, как и её исчезновение после своего эффектного появления на свадьбе. Илюша пару месяцев волновался, не натворила ли она ещё каких дел, но затем увлёкся певицей из Минска и стал забывать о ней.

Спустя год мы узнали, что, вернувшись из Непала, Ольга ведёт теперь курсы психологического тренинга и избавляет людей от разного рода зависимостей. Курсы заключались в том, что она вывозит небольшую группу с палатками куда-то очень далеко от цивилизации, а через месяц они возвращаются уже немного другими.

– Не хочешь в такой поход с ней сходить? – с иронией поинтересовался у меня Илюша, а потом сам серьёзно ответил, – А я бы с ней совершил горный трек вокруг Аннапурны, надо будет ей позвонить…

И хотя они даже о чём-то договорились, Илюша слишком поздно понял, что если он собирается и дальше удерживать своё агентство, то должен оставаться в Москве. Ту поездку пришлось отменить, и когда это случилось, я впервые увидел в глазах у моего друга усталость. Усталость от этого города, от его обитателей и их странных желаний, которые Илюша пытался воплощать ради развлечения людей, уставших ещё больше, чем он.

А ведь нам обоим было на тот момент только тридцать два года.

Гости на даче

Не так-то просто в пятницу вечером улизнуть со студии, потому что на Мосфильме, все, бывает, сидят по своим кабинетам часов до девяти, а то и задерживаются допоздна. Особенно печально наблюдать за этим зимой, когда в десять вечера усталые девушки поодиночке выходят куда-то в пургу и ждут потом автобусы на остановке, такие измученные и потерянные.

Но сейчас стоял конец мая 2007 года, город уже шагнул одной ногой в лето, а мне повезло, что Режиссёр, у которого я работаю, ещё вчера уехал к себе на дачу и сегодня я собирался совершить тоже самое действие, осложняемое тем, что за работой трёх студийных сотрудников следили Гадские Сёстры. Ими я называл двойняшек Вику и Риту, которых пожилой Режиссёр, сам ни с кем не ругаясь, использовал в качестве репрессивного механизма.

Как человек, который ещё годы назад решил для себя, что он не хочет больше врать или говорить неправду, я оставался в затруднительном положении. Если бы я просто сказал, что уже сделал всё на сегодня, они загрузили бы меня какой-нибудь очередной хренью – все знают, что объём работы никогда не может иссякнуть. Поэтому ещё вчера я предупредил их, что мне надо будет уехать по семейным делам, а сегодня в четыре дня просто собрался и попрощался с ними.

И тут же началось:

– А ты куда?

– А почему так рано?

– А ты всё закончил?

Но я ответил, что к приезду Режиссёра должен показать ему экспликацию – это нечто вроде концепции для чиновников Госкино, которая, кстати, была уже мной написана – и под мрачными и завистливыми взорами четырёх глаз покинул кабинет. Остальные же двое сотрудников, покорно склонив лица перед мониторами, представляли меня в этот момент кем-то вроде удачливого проходимца, в отличие от них сумевшего избежать общего тюремного заключения.

Доехав до Киевского вокзала, я спустился в метро и вышел у другого вокзала, Павелецкого, сел в экспресс, едва успев занять одно из последних свободных мест, и ринулся вон из города.

Пронизанный жгучими солнечными лучами адский пятничный поезд, как всегда, оказался дико забит народом. Немолодые женщины и мужчины стояли в проходах и, не смотря на открытые окна, воздух попадал в вагоны, только когда поезд открывал двери на остановках. Пот стекал по лицу, капая на грудь и пробираясь по позвоночнику – это была самая суровая часть моего путешествия, но я знал, что полтора часа моих мучений окажутся вознаграждены. И, конечно, так оно и случилось.

Выйдя в Ступино и поднявшись по лестнице над перроном, я увидел, что здесь уже стоит лето, его сочная зелень тут и там перемежалась белыми всполохами цветущих яблонь. Пахло костром и сиренью, а в глубоком небе курсировали самолёты, идущие на посадку или летящие в южные страны из Домодедово.

И всё вокруг замерло, как перед приходом какого-то доброго и долгожданного цунами, будто надо мной возвышалась гигантская призрачная волна, что вот-вот накроет, подхватит и понесет сквозь июнь, июль и август, выбросив на берег и отхлынув лишь сентябре. И тогда я снова стану нелепо озираться по сторонам, не в силах понять, почему мой волшебный полёт на её гребне оказался так быстр, и куда всё это теперь исчезло.

Своего папу я обнаружил на участке, где он попивал вино и что-то деловито чинил, а мама должна была приехать завтра на машине тётиного мужа, так как живут они через две улицы. Именно они и рассказали нам три года назад о продаже заброшенного участка. Заросший ядовитым трубочником в высоту моего роста, в первый наш приезд он выглядел совершенно дико; два года я мучительно вскапывал опутанную корнями землю – теперь это стало легче, а мама лечила старые яблони и сажала кусты смородины и крыжовника. Как-то весной, приехав сюда впервые после очень тяжёлой зимы, когда один большой кинопроект рухнул, и мне не заплатили за пол года работы, я нашёл в железном ведре мёртвую бабочку-шоколадницу. Было очень грустно, что в отличие от меня она так и не смогла дожить до апреля, я похоронил её у вишнёвого дерева.

В прошлом году мы начали жечь сгнившие, сваленные у забора