Клуб для избранных - Татьяна Коган

Интуиция вопила: «Беги!»

«Беги», — советовал ей неизвестный в той странной записке.

Она помнила, что когда-то была другим человеком. Раскованным, смелым, открытым. Болезнь надломила ее, заставив спрятаться в неподходящем по размеру панцире, который давил, трещал по швам и, по большому счету, делал ее более уязвимой, чем если бы она вовсе его не имела.

Нет, нет! Пусть она трижды окажется не права, пусть ее осудят, покрутят пальцем у виска, пусть она сама себя высмеет позже, но сейчас она просто не могла сидеть сложа руки. Иногда даже глупый поступок лучше, чем полное бездействие.

Леся порывисто встала, прислушиваясь к звукам в коридоре, тихонько просунула голову в проем двери и, убедившись, что путь свободен, рванула к лестничному пролету.

За несколько месяцев она успела досконально изучить план клиники. Однажды, в шутку, Леся даже разработала несколько вариантов побега — хотя и понимала, что никогда ими не воспользуется. Она ведь находилась здесь по своей воле. Это не тюрьма, не колония строгого режима, даже не дурдом, где держат насильно. Это приличное заведение, где люди могут поправить свои нервы.

Спуститься по лестнице, свернуть в технический коридор. Из подсобного помещения дверь ведет в цокольный этаж, где хранится разный инвентарь. Днем здесь почти постоянно околачивается подсобный рабочий; Леся однажды подсмотрела, пользуясь разрешением свободно передвигаться по территории, как он прятал ключ от двери в навесной ржавый шкафчик в углу.

На ночь центральные двери клиники закрыты, плюс на посту дежурит охранник. А вот выход из технического помещения никто не контролирует. Леся незаметно прошмыгнула через пыльное складское помещение, едва не споткнувшись о разбросанные на полу доски, толкнула тугую дверь и очутилась на улице.

В лицо пахнуло ночной озоновой свежестью; влажная земля холодила босые ступни.

Пригнувшись, Леся пересекла газон, нырнула сквозь косматые ветви елей, тянущихся вдоль забора, схватилась за вертикальные прутья, оттолкнулась, подтянулась на руках и спрыгнула с обратной стороны ограждения.

— Ты умница, детка, — послышался в наушниках голос Дональда, когда я выпустила булыжник из рук и посмотрела вниз, на раздробленный череп, сочившийся кровью и мозговой жидкостью.

Слово «детка» казалось чужеродным в его аристократическом лексиконе, поэтому звучало особенно впечатляюще. Как будто этим «детка» он хотел подчеркнуть нечто очень важное, относящееся лично ко мне, выделяющее меня из толпы. Эта простая «детка» в его устах звучала так цинично и вместе с тем возбуждающе, что хотелось расшибиться в лепешку, но оправдать его ожидания.

— Протри камень, унеси его подальше. И беги к финишу, — напомнил он. И отключился.

А я все стояла, зачарованно глядя на распластанное на грязной земле тело, вспоминая, как еще несколько минут назад оно двигалось и изрыгало проклятья. Меня трясло от усталости и напряжения, картинка перед глазами плыла. Терзалась ли я угрызениями совести за то, что отняла у человека жизнь? Честно? Если бы я не отняла у него жизнь, то была бы сейчас на полпути к праотцам. Он бы не пощадил меня. Он жаждал победы. Он видел во мне врага, которого собирался уничтожить. Так что нет, вины я не чувствовала. Если бы у меня имелся иной способ защитить себя, я бы им воспользовалась. Но иного способа не существовало, а значит, рассуждения бессмысленны. Единственное, о чем я в тот момент могла думать, — поскорее завершить дистанцию, принять душ и как следует выспаться. Когда ты находишься на грани физических и эмоциональных возможностей, тебя перестают волновать экзистенциальные вопросы.

Дональд много рассказывал мне, когда и как возникла организация и кто стоял у ее истоков. Я старалась не показывать своего детского восторга, но не уверена, что мне это хорошо удавалось. Имен он не называл; со временем я сама их узнала и даже познакомилась кое с кем лично. Всего же их было пятеро: друзей-выпускников Гарварда, представителей золотой молодежи, баловней судьбы, пресыщенных жизнью настолько, что популярные развлечения уже не вдохновляли их. И тогда они придумали идею клуба для избранных. Клуба, где любой богатый человек мог осуществить свою фантазию. Какой бы она ни была.

Меня до сих пор поражает размах организации. Ее представители занимают все уровни власти, вплоть до высших постов в правительстве. Каждый отвечает за свою часть процесса, внося посильный вклад в функционирование клуба. Но полной информацией не обладает никто, кроме самих организаторов и частично доверенных лиц, в число которых входит и Дональд.

Я пыталась выяснить, что побуждает его, юриста от бога, который бы мог стать звездой в своей сфере, год за годом оставаться в тени, работая на это «тайное общество»? Безусловно, он получал неплохие деньги — и это еще мягко сказано. Но посвяти он себя адвокатуре, он бы добился не меньшего плюс тешил бы свое самолюбие определенной долей известности, которая приходит вместе с успехом. Дональд всегда уклонялся от прямого ответа. Я подозреваю, что ему, точно так же как мне, нравится свобода от условностей, идея вседозволенности. Нам обоим легче дышится в этой губительной для большинства атмосфере. Знаете, есть такие рыбки, которые выживают только в мутной, токсичной воде.

Так или иначе, он сам никогда не признается. Иногда мне кажется, он не считает меня достаточно умной, чтобы понять его богатый внутренний мир. Он относится ко мне благосклонно и покровительственно, как к собаке, доказавшей свою преданность. Я гоню прочь эти обидные мысли. Некоторые собаки сильно удивляют своих хозяев, когда однажды перегрызают им глотку…

Я, конечно, излишне драматизирую. Не могу избавиться от любви к максимализму и художественному преувеличению. Просто меня бесит, когда человек не до конца открывается в ответ на мою откровенность. Признаюсь, я часто фантазирую о том, как Дональда насильно отправляют в игру. Я бы многое отдала, чтобы увидеть выражение его лица в этот момент. Как быстро слетела бы с него маска отстраненной вежливости? Сомневаюсь, что он дотянул бы до финиша. Дональд — блестящий теоретик и никудышный боец. Эта мысль помогает мне примириться с его привилегированным положением.

Четверг

Бостон, Массачусетс

Рука выглядела неважно — предплечье сильно распухло и пульсировало. Майк проглотил таблетку обезболивающего, обработал рану антисептиком и сменил повязку. Окна мотеля выходили на пустую парковку — мало кого прельщала перспектива поселиться в этой дыре, пусть даже на одну ночь. В номере пахло несвежими простынями и потом, Майк потянул раму и сел на подоконник, подставив лицо осеннему ветру. Под одиноким фонарем, выхватывающим из сумрака растрескавшийся асфальт, кружила то ли мошкара, то ли листья. Мигала и трещала вывеска над главным входом — две буквы загорались и тут же гасли. Гудела автострада, над головой бугрились и перекатывались косматые тучи, в промозглом воздухе витал запах надвигающегося дождя.

Майк глотнул кофе (если так вообще уместно назвать то дрянное пойло, которое получилось в имевшейся в номере кофеварке) и перевел взгляд на темнеющий горизонт. Где-то там остался его город, спокойный и безопасный, где он провел вместе с Викки лучшие дни своей жизни, вопреки свалившимся на них трудностям. Когда-то они с семьей жили на окраине большого шумного города, похожего на Бостон, но Майк почти ничего не помнил из раннего детства. Память сохранила лишь воспоминания о трагедии, а то, что было до, — заблокировала, как будто хотела подчеркнуть ее значимость.

Чикаго пришелся Майку по душе, он быстро привык к новому месту. Подружился с соседским парнишкой, Бобби, стал лидером школьной бейсбольной команды, всерьез увлекся идеей службы в армии и впоследствии реализовал ее. У него имелись поводы для радости, и не слишком проницательные товарищи считали его веселым парнем. Но в глубине души ему будто что-то не позволяло стать по-настоящему счастливым, и Викки не раз ему об этом говорила.

— Ты словно наказываешь себя за что-то. Стоишь перед открытой дверью и не смеешь войти, считая, что недостоин.

Он отшучивался, боясь признаться себе самому, насколько верны ее подозрения. И тогда, когда его поперли из армии, и сейчас, когда на него, как на зверя, вели охоту, он не испытывал справедливой ярости. Головой понимал чудовищность происходящего, а нутром чувствовал, что заслуживает всего этого. Бред, конечно. С головой всегда можно договориться. С сердцем нельзя.

Майк тряхнул головой, прогоняя неуместную сейчас рефлексию. Ему стоило прикинуть завтрашнюю схему действий, а не сидеть у окна и предаваться грусти. Он погрустит потом, когда выберется из этой передряги живым. Если выберется…

Тихо зажужжал мобильник. Нолан нажал на кнопку принятия вызова.