Тайна академика Фёдорова - Александр Филатов

-          Так что же мне делать? – просил совета Фёдоров.– Мне же от них ничего, кроме нормальной, добросовестной работы не надо. Да я и не подозревал ни об их националь­ности, ни о твоей!

-          Ничего тут не поделаешь! – убеждённо ответил коллега– просветитель, мотнув головой. – Оставь всё как есть!

Фёдоров крепко пожал ему руку, прощаясь, и пообе­щал, что завтра же вернёт и словарь Даля на букву "ж", и копию резолюции Генеральной Ассамблеи ООН № 3376. Всё это, однако, не помогло. Алексей Витальевич усвоил, что для его сотрудниц работа – лишь неприятная обязанность, необходимое зло, что диссертации, поскольку ничего в должностном положении не добавляют (даже при условии надбавки за степень!), лишь вредны, так как заставят ощутить свой истинный уровень. Но оправдать недобросовестное отношение к служебным обязанностям он не мог, не умел. Да, честно говоря, и в вопросе о диссертации Ершовой ему ничего не было ясно. Ведь сам– то он сделал почти четыре! Ну, первую, ещё по хирургии, не удалось завершить по причине смерти профессора, а у преемницы покойного руководителя были и свои взгляды, и свои. интересы, далеко вне рамок науки. Вторую он с блеском защитил. Но когда всего за восемь месяцев дорабо­тал её до уровня докторской, к тому же получив ещё два очередных авторских свидетельства, последовал разгром­ный отказ в допуске к защите. Лишь годы спустя Фёдоров узнал, что невзначай вторгся в сферу, негласно отведённую москвичам. И не просто москвичам, а тем, кого вполголоса и с явным оттенком презрения настоящие исследователи называли блатными. Пришлось браться за другую тему – уже с оглядкой на возможные "подводные камни" и прошлую неудачу. Этой своей работы Фёдоров стыдился: он видел, что работал в заведомо неперспективном направлении, что вся эта официально утверждённая научная проблема ведёт в тупик. Но и здесь он сумел получить принципиально новые результаты, отчего молодой доктор наук и получил направление в сферу оборонной науки. Мог ли он на фоне такого личного опыта, своих убеждений и в своём официальном положении допускать недобросовестность, тем паче – откровенную халтуру?

В установленное время журнала с данными, необхо­димыми при составлении годового отчёта о НИР (научно– исследовательской работе), он так и не получил. Не было его и спустя ещё два часа. Лишь за час до окончания официального рабочего дня он получил истребованный журнал от Татьяны Петровны с напоминанием обещания вернуть его утром. На фальшивую улыбку своей сотрудницы Федоров не ответил. Он мрачно взглянул на часы и спросил:

– Вы так полагаете? Может быть, вы считаете, что я должен остаться здесь ночевать? Ладно, к обеду, пожалуй, управлюсь, – продолжил он, не дождавшись ответа и убирая в свой рабочий стол журнал, к которому при этих словах почему-то непроизвольно дёрнулась рука принесшей его сотрудницы.

Однако та, ни слова не говоря, вышла из лаборатории. Алексей Витальевич недоумевал: в чём дело? Почему она, то есть все они так странно себя ведут в связи с этим несчастным журналом? По правде говоря, эти результаты мало, что вносили в общие итоги НИР. Однако, поскольку всё это было внесено в план, поскольку надлежало отчи­таться по всем полученным результатам, не представлялось никакой возможности исключить морфологический раздел.

Раскрыв журнал, Фёдоров сразу же обратил внима­ние на то, что первая страница склеена. Собственно, это был не журнал, а общая тетрадь большого формата, разграфлён­ная под журнал. В таких тетрадях за обложкой из дерматина следует лист плотной желтоватой бумаги, а затем уже идут 96 страниц, разлинованных, в данном случае, "в клеточку". Вроде бы, приклейка первого тонкого разлинованного листа к этому плотному соответствовала желанию сотрудниц, заполнявших журнал, не дать истрепаться этой странице, содержащей ключевые данные. Но Фёдоров заметил, что к первому листу из плотной бумаги приклеено два тонких, собственно тетрадных. Это порождало сомнения и вызывало вопросы. Расположив этот лист против света своей яркой настольной лампы, Фёдоров увидел, что первая страница, содержавшая данные, наклеена поверх другой, тоже содержавшей какие-то числа. А уже эта заклеенная страница была закреплена на первом плотном листе общей тетради, предохранявшем страницу от повреждений. Ненадолго задумавшись, Алексей Витальевич подошёл к шкафу с реактивами и выбрал в нём тот, что помог быстро и без повреждений разъединить склеенные листы.

Проделав эту процедуру, он пришёл в негодование: первый лист, впоследствии заклеенный, содержал два ряда данных, не совпадавших ни друг с другом, ни с данными второго, верхнего листа, прикрывавшего собой всё это. Заклеенные данные были нанесены чернилами. Другие, здесь же, – карандашом с небрежными следами резинки. Посмотрев выставленные на обозрение данные, сравнив их с плохо стёртыми карандашными и с сохранившимися чернильными на заклеенной странице, можно было прийти только к одному выводу – фальсификация.

Долго просидел Фёдоров на работе. Все уже давно разошлись. Именно, когда все ушли по домам, он быстро составил докладную записку на имя ректора университета, в которой не только мотивированно излагал свой отказ составлять ту часть отчёта, которая касалась фальсифициро­ванных данных, но и доказывал сам факт фальсификации, а также высказал соображения на тему, чему эта фальсифика­ция должна служить. Докладная получилась длинной – два листа на машинке через полтора интервала. Положив бумагу себе в портфель, Фёдоров позвонил на пульт, чтобы поставить лабораторию под охрану:

-          Здравствуйте, объект номер двести восемьдесят девять сдал Фёдоров.

-          Объект принял лейтенант Лебедев.

-          Это ты, Стас?– уже другим, не официальным тоном произнёс Алексей Витальевич. Он симпатизировал этому милиционеру с тех пор, как тот, одетый в гражданское, как-то раз пришёл в лабораторию, быстро устранил неполадки прибора сигнализации, ловко орудуя паяльником, и высказал несколько дельных соображений по поводу лабораторного прибора, который мастерил Фёдоров.

-          А вы инженер? – спросил он в тот раз.

-          Да нет, что вы! Простой техник! Вот перехожу в милицию, будем вас под охрану брать!

Они тогда познакомились. Фёдоров похвалил техника за добротные инженерные знания, предположил, что в милиции при таких способностях он быстро дослужится до майора. Впоследствии так и вышло. Но в этот раз он сдавал объект пока ещё лейтенанту (или уже лейтенанту, ведь год

назад он был младшим), который вполне по-дружески

поинтересовался:

-          А вы, я вижу, расстроены? Или просто устали? Отчёт, Алексей Витальевич?

-          Отчёт. Но ты, Стас, угадал – расстроен донельзя. Представляешь, сотрудницы-то мои – данные подделали.

-          А вы спуску не давайте! Я этих баб давно знаю, пораньше вас. Всё удивлялся, как вы ещё уживаетесь. Они же нас, русских, вообще за людей не считают.

-          Да, так уж получилось . Кстати, в этом вопросе я тоже теперь грамотный. А просветил меня, знаешь, кто? Их, так сказать, соплеменник. Так что, Стас, люди разные бывают! Ну, пока!

-          Что, ректору хотите доложить? Не советую.

-          Правильно догадался, милицейская твоя голова. Но не могу же я на основании фальшивки отчёт писать! Да какой отчёт! Сам ведь знаешь, на кого мы работаем! – не договаривая, намекнул Фёдоров.

-          Алексей Витальевич, – с тревогой в голосе продолжил лейтенант. – Ведь у него же младший брат на Горбача работает! Вы что, не понимаете?!

-          Правда? Вот уж удивил. Послушай, вы же всё пишете.

-          Да не. Я давно отключил, как вы на пульт сдали. А, вообще-то, я, конечно, заболтался. Ну да, работы в такое время нет – все уже давно посдавали, а преступников – если будут – ждём позже. Ну, успехов вам!

Фёдоров едва успел на последнюю электричку в Зеленоградск, где он тогда жил.

На следующий день утром Фёдоров отправился в административный корпус, где непременно решил дождаться секретарши ректора с тем, чтобы вручить ей свою доклад­ную записку. Отношения с этой молодой дамой, явно имевшей очень высокое мнения о себе, у него не сложились. Ему так и не удалось понять, что же для неё представляет интерес, кроме как выступать в роли неприступного цербера. Она считала не только возможным, но и нормальным вести себя весьма резко с людьми, которые были значительно старше её годами и заслугами. Впрочем, в последнем смысле её отношение к учёным и преподавателям универси­тета было дифференцированным и зависело в первую очередь от того, как относился к этим сотрудникам ректор. Приходи­лось также слышать, что секретарша любила принимать подарки от посетителей, но брала не от всякого, не во всякой форме и не всегда. Алексею Витальевичу и в голову не прихо­дило, что в целях успеха его сегодняшнего визита не дурно было бы использовать приношение взятки (ведь так на самом деле следовало оценивать эти "подарки"!). Впрочем, сомни­тельно, что она бы что-то от Фёдорова приняла.