Говорят женщины - Мириам Тэйвз

Хм, я бы не был так уверен, сказал Клаас. Может, стоит проверить?

Клаас, пожалуйста, не говори так в присутствии Юлиуса и Мип, сказала Мариша, и его настроение резко изменилось.

Он разозлился и стал спрашивать, почему его жена здесь, почему Нетти (Мельвин) Гербрандт ухаживает за другими детьми и где его faspa [7]. Задавая эти вопросы, он смотрел только на меня. Он сказал мне – так как я мужчина (полумужчина) и худо-бедно способен понимать деловые новости, – что они с Антоном и Якобо вернулись из города забрать еще животных и, продав их, выручить деньги для залога. Судья ждет, сказал он. У кого ключ от кооператива?

Не знаю, сказал я. (На самом деле я знал. Ключ висит в сарае Исаака Лёвена, старосты кооператива, и я молча попросил Бога простить меня. А если нет, то поразить.)

А где жеребята? – спросил Клаас. – Почему они не на конюшне?

Не знаю, ответил я. (И опять, на самом деле я знал. Аутье и Нейтье выгнали их в поле, и те паслись у Соргового ручья. И опять я прошу простить или убить меня. Можно ли считать, что, вроде бы оставшись в живых, я получил прощение?)

Аутье и Нейтье стояли позади Клааса, жестами показывая другим женщинам, что выпустили жеребят пастись.

В разговор вступила Грета, свекровь Клааса. Многие лошади заболели, сказала она Клаасу, и, пока ты был в городе, ветеринар, приехавший из Хортицы, рекомендовал на две недели поместить их на карантин, чтобы инфекция не распространилась.

Клаас не обратил на нее внимания. Петерс велел отвести на продажу минимум двенадцать лошадей, сказал он мне.

Да, сказала Грета, но за больных лошадей вы ничего не получите. Вас оштрафуют за то, что вы привезли на продажу больных лошадей.

Найдите жеребят, сказал Клаас девушкам, они слишком молоды болеть. Найдите их и привяжите.

Аутье и Нейтье спустились по лестнице.

Я видел твоих лошадей здесь, во дворе у Эрнеста Тиссена, сказал Клаас. Они вполне здоровы, глаза ясные, шерсть блестит.

Грета кивнула: Да, потому что они в том возрасте, когда уже не заболевают болезнью, поразившей других лошадей.

Брось, сказал Клаас, не приняв ссылку на лошадиный возраст, хотя минуту назад говорил, что жеребята слишком молодые, чтобы болеть, и, сплюнув, обратился непосредственно к Грете. Почему женщины на сеновале Эрнеста Тиссена?

Нужно присматривать за Эрнестом, носить ему еду, ответила Грета, и мы решили засесть за одеяло здесь, на сеновале, чтобы время от времени к нему заходить. Мы знали, он не стал бы возражать, а нам требовалось отдельное помещение.

Неужели Эрнест совсем выжил из ума и не знает, что у него на сеновале болтуньи стегают одеяло? – спросил Клаас.

Грета кивнула.

А где же работа? – спросил Клаас.

Мы только закончили, сказала Агата. Одеяло забрали братья Кооп, чтобы отвезти в кооператив.

Но я не вижу никакого стола для стежки, никаких обрезков ткани, ровным голосом сказал Клаас. А на дороге между Молочной и кооперативом не видел ни братьев Кооп, ни их упряжки.

Мы уже все убрали и собирались домой готовить faspa, объяснила Агата. Ты разве не голоден?

Заговорила Грета. Братья Кооп хотели поехать другой дорогой, через залежные поля.

А в нашем помещении для стежки сейчас заготавливают консервы, сказала Оуна. Сезон черемухи. Очень вкусное получится варенье, особенно со свежими хлебцами.

Клаас не смотрит на Оуну, вообще ее не слышит. Она для него призрак или того меньше – из-за нарфы, одинокости и быстро растущего живота. Я заметил, что такая призрачность Оуне идет.

Когда я проходил мимо кооператива, он был заперт, сказал Клаас, и там никого не было.

Значит, Коопы еще не доехали, сказала Саломея.

А у них есть ключ? – спросил Клаас.

Откуда я знаю, сказала Саломея.

Мне нужен ключ, я должен взять там деньги из сейфа и отвезти в город Петерсу.

Тогда Петерс и должен был сказать тебе, где ключ, заметила Саломея.

Замолчи, рявкнул Клаас и, посмотрев на меня, сказал: Нейтье говорила мне, женщины помогали при родах в Хортице.

Мы помогали, ответила Саломея. Роды трудные. Придется еще пойти.

Клаас, по-прежнему глядя на меня, напомнил Саломее: Твои обязанности здесь, в Молочне.

Я прекрасно знаю свои обязанности, сказала Саломея.

Я не с тобой разговариваю, помолчи, сказал Клаас.

Но ты обращался ко мне. Ты ведь только что говорил о моих обязанностях.

Клаас снова повернулся к Грете: Твоих лошадей я тоже беру.

Рут и Черил? – воскликнула Грета. – Нет, это невозможно!

Иначе никак, я заберу Рут и Черил, сказал Клаас и велел женщинам подоить, а потом возвращаться домой к детям и готовить ужин.

Но они старые, сказала Грета. Что я буду без них делать?

Сидеть дома, ответил Клаас.

Он велел Юлиусу идти с ним домой, а Марише забрать остальных детей у Нетти/Мельвина. (У Клааса и Мариши много детей, я точно не знаю сколько. У всех белые, выгоревшие на солнце волосы, и, бегая в сумерках по двору, они похожи на светлячков или на белые, разлетающиеся на ветру головки одуванчиков.)

Саломея ушла с сеновала последней. Пока остальные женщины спускались по лестнице к земным заботам, она еще посидела с Мип, восхищаясь ее царством из навоза.

Оуне пришлось помогать Агате ставить ноги на перекладины, потому что они онемели – побочный эффект отечности. Агата рассмеялась и поцеловала Оуну в макушку. Дыши и не торопись, сказала Оуна, напомнив матери о ее привычке при нагрузках задерживать дыхание, затем очень быстро, слишком быстро двигаться и только тогда выдыхать.

Агата опять засмеялась.

Не смейся на лестнице, предупредила Оуна. Сосредоточься. (Мне захотелось сказать Оуне, что дыхание Агаты при нагрузках напоминает мне воздушный шарик, который защипывают на конце, не давая сдуться, а затем отпускают и воздух быстро и с шумом выходит. Но эти женщины никогда не видели воздушных шариков. Возможно, видели надутые свиные пузыри. Когда Петерса нет в колонии и дети Молочны могут свободно играть, они используют их вместо мячей. Момент ушел.)

Агате удалось наконец спуститься, и я услышал, как она крикнула женщинам, что с утра пораньше, сразу после дойки, надо будет приступить к следующему одеялу.

Еще я слышал, как Мариша спросила у Клааса, зачем он дал Юлиусу столько вишен, теперь у него болит живот. Клаас рассмеялся и крикнул Саломее поторапливаться.

О, так ты со мной все-таки разговариваешь! – крикнула в ответ Саломея.

Ее движения медленные, ледяные.

Когда мы ненадолго остались одни на сеновале, я предложил Саломее