Говорят женщины - Мириам Тэйвз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иисуса – Бог разъяснил в Библии, что он, твой муж, когда ты не уверена в его правоте, должен бить тебя по лицу, сечь своих малышей, если они случайно не закрыли дверь в сарай, и ты тоже должна их сечь, ты с ним согласишься?
Мейал закатывает глаза, а заодно цигарку.
Ты бы решила, что он точно знает закон Божий? – не унимается Саломея.
Оуна цитирует Екклесиаста: Время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру.
Агата поднимает брови. Что за дурацкий спор вы затеяли? – спрашивает она.
В Библии говорится, есть время для ненависти и время для войны, повторяет Оуна. Мы в это верим?
Женщины молчат.
Нет, говорит потом Агата, не верим.
Мы ненавидим войну, говорит Нейтье.
Аутье смеется.
Агата улыбается, подбадривая девочек. Она начинает раскачиваться – влево, вправо, опять влево – полузаметный танец, исполняемый ею, когда нравится шутка. Так Агата показывает: поняла, хорошая шутка.
Вероятно, можно с уверенностью утверждать, что в нашем понимании Библии есть некоторые пробелы, говорит Мариша. Надо двигаться дальше. Она стремительным движением вздергивает подбородок к окну, к солнцу.
Я согласна, пробелы есть, говорит Саломея. Но проблема в другом, не просто в пробелах.
В пропастях? – спрашивает Нейтье.
Аутье хихикает.
Дело в мужской интерпретации Библии, продолжает Саломея, демонстративно игнорируя Нейтье, и в том, как ее «спускают» нам.
Оуна формулирует простой тезис: Да, неумение читать и писать ставит нас в очень невыгодное положение при любом обсуждении Библии.
Агата бьет ладонью по фанере. Все это интересно, говорит она, но Мариша права. Время уходит. Мы можем договориться, что не будем чувствовать себя виноватыми?…
Как же нам контролировать свои чувства? – перебивает Мариша.
Агата продолжает:…В неповиновении мужьям, если уйдем из Молочны, поскольку не можем быть полностью уверены в том, что не повинуемся? Или даже что такое явление, как неповиновение, вообще существует?
О, существует, говорит Мариша.
Да, говорит Саломея, как слово, как понятие и как действие. Но это некорректное слово для обозначения нашего ухода из Молочны.
Возможно, одно из слов, говорит Мариша, которыми можно обозначить наш уход.
Верно, говорит Саломея, одно из многих. Но им воспользуются мужчины Молочны, не Бог.
Воистину, говорит Мейал. Бог может назвать его иначе, наш уход.
А как, по-твоему, назвал бы наш уход Бог? – спрашивает Оуна.
Время любить, время миру, говорит Мейал.
Вот! – восклицает Оуна и радостно хлопает в ладоши.
Саломея улыбается.
Мейал сияет. Агата раскачивается – влево, затем вправо.
(Мне приходит в голову поразительная мысль: возможно, женщины Молочны впервые толкуют для себя слово Божье.)
На нас навалится тоска, на нас навалится грусть, неуверенность, печаль, но не чувство вины, говорит Агата.
Мариша уточняет: Мы можем почувствовать себя виноватыми, но на самом деле будем знать, что не виноваты.
Женщины энергично кивают.
Мейал говорит: Мы можем почувствовать желание убить, но знаем, что мы не убийцы.
Оуна говорит: Мы можем почувствовать желание отомстить, но будем знать, что мы не еноты.
Саломея смеется. Мы можем чувствовать, что все пропало, говорит она, но будем знать, что мы не пропащие.
Говори за себя, огрызается Мейал.
Я всегда говорю за себя, отвечает Саломея. И тебе советую.
Мейал передразнивает Саломею, повторяя ее слова властным голосом, похожим на кваканье лягушки.
И последнее, прежде чем мы двинемся дальше, говорит Грета. Вопрос о перевоспитании наших мальчиков и мужчин. Разве нам не хотелось бы и этого?
Не «хотелось», говорит Саломея, не вполне. (При уточнении Саломеи девочки опять делают вид, будто стреляются.) Перевоспитание мальчиков и мужчин – наш долг, если мы соблюдаем важнейший для нашей веры принцип миролюбия и бесконфликтности. От него нельзя отступать, если мы хотим познать вечный мир на небесах!
Да, говорит Грета (страшно устало).
И если хотим защитить своих детей, говорит Оуна.
Да, тоже, говорит Грета и добавляет: Значит, это должно войти в наш план?
В манифест, говорит Нейтье.
Аутье хихикает.
Да, говорит Грета. В манифест.
Нейтье и Аутье хохочут. Похоже, слово «манифест» кажется им невыносимо смешным.
Саломея говорит: Перевоспитание будет органичным (Твою мать, «органично», говорит Мейал), если мы привьем нашим детям мужского пола дух сострадания и уважения.
Саломея бросает скрученный лоскут в Мейал, та цигаркой прожигает в нем дыру и смотрит сквозь нее на Саломею темным глазом.
Саломея смеется и говорит Мейал: Приложи к одеялу. Добавит оригинальности.
Ты хочешь сказать, к воображаемому одеялу, говорит Мейал.
Но как быть с оставшимися мальчиками? – спрашивает Грета.
Саломея резко серьезнеет и, подняв руку, просит внести ясность. Мы уже определили предельный возраст мальчиков, которые смогут уйти с нами? – спрашивает она.
Женщины какое-то время молчат. Затем Агата говорит, она подумала и хотела бы внести предложение. Вопрос о мальчиках и мужчинах сложный, говорит она. Мы любим своих сыновей и, с некоторыми справедливыми оговорками, своих мужей, хотя бы потому, что нас так научили.
Ты путаешь любовь с покорностью, говорит Мариша.
Возможно, в твоем случае и так, Мариша, но это не обязательно относится ко всем женщинам общины, говорит Агата. Так или иначе мы должны любить или проявлять любовь к людям. Известнейшее слово Божье (приблизительно так его толкуют мужчины): любить друг друга так, как Бог любит нас, и любить ближнего так, как, мы надеемся, он любит нас.
(Я слышу, как Саломея глубоко вздыхает.)
Аутье и Нейтье опять кладут головы на стол. Нейтье предлагает Аутье кусок колбасы, который жует с начала собрания.
Аутье хмурится, закрывает глаза.
Нейтье осторожно прикасается к щеке Аутье, к синяку, оставленному отцом.
Агата предлагает: Все мальчики в возрасте до пятнадцати лет должны уйти с женщинами.
Уйти куда? – спрашивает Мариша.
Мариша, говорит Грета, ты же понимаешь, мы не знаем точно, куда идем.
Мейал добавляет: Да и откуда нам знать? Мы никогда не покидали пределов Молочны, у нас нет карты, а даже если бы была, мы не смогли бы ее прочитать.
Саломея спрашивает: А почему «должны»? Мы заставляем их уйти с нами?
Агата продолжает, ничуть не смутившись. Пятнадцать – возраст крещения; крещеные мальчики, являющиеся с этих пор полноправными членами церкви, считаются мужчинами и поэтому сейчас находятся в городе вместе со старшими. Мальчики младше пятнадцати, а также Корнелиус и Грант, здесь, в колонии. Они как дети, поскольку требуют особого попечения. Конечно, они должны уйти с нами. Мы решили, наш долг, инстинкт и желание – защитить наших детей. Не только дочерей.
Женщины говорят
