Том 2. Мелкий бес - Федор Сологуб

Передонов не сомневался, что раскрытие в одном из гимназистов девочки обратит внимание начальства и что, кроме повышения, ему дадут и орден. Это поощряло его бдительно смотреть за поведением гимназистов. К тому же погода несколько дней под ряд стояла пасмурная и холодная, на биллиард собирались плохо, – оставалось ходить по городу и посещать ученические квартиры и даже тех гимназистов, которые жили при родителях.

Передонов выбирал родителей, что попроще: придет, нажалуется на мальчика, того высекут, – и Передонов доволен. Так нажаловался он прежде всего на Иосифа Крамаренка его отцу, державшему в городе пивной завод, – сказал, что Иосиф шалит в церкви. Отец поверил и наказал сына. Потом та же участь постигла еще нескольких других. К тем, которые, по мнению Передонова, стали бы заступаться за сыновей, он и не ходил: еще пожалуются в округ.

Каждый день посещал он хоть одну ученическую квартиру. Там он вел себя по-начальнически: распекал, распоряжался, угрожал. Но там гимназисты чувствовали себя самостоятельнее и порою дразнили Передонова. Впрочем, Флавицкая, дама энергичная, высокая и звонкоголосая, по желанию Передонова, высекла больно своего маленького постояльца, Владимира Бультякова.

В классах на следующий день Передонов рассказал о своих подвигах. Фамилий не называл, но жертвы его сами выдавали себя своим смущением.

XIV

Слухи о том, что Пыльников – переодетая барышня, быстро разнеслись по городу. Из первых узнали Рутиловы. Людмила, любопытная, всегда старалась все новое увидеть своими глазами. Она зажглась жгучим любопытством к Пыльникову. Конечно, ей надо посмотреть на ряженую плутовку. Она же и знакома с Коковкиною. И вот как-то раз к вечеру Людмила сказала сестрам:

– Пойду посмотреть эту барышню.

– Глазопялка! – сердито крикнула Дарья.

– Нарядилась, – отметила Валерия, сдержанно усмехаясь.

Им было досадно, что не они выдумали: втроем неловко итти. Людмила оделась несколько наряднее обычного, – зачем и сама не знала. Впрочем, она любила наряжаться и одевалась откровеннее сестер: руки да плечи поголее, юбка покороче, башмаки полегче, чулки потоньше, попрозрачнее, тельного цвета. Дома ей нравилось побыть в одной юбке и босиком и надеть башмаки на босые ноги, – притом рубашка и юбка у нее всегда были слишком нарядны.

Погода стояла холодная, ветреная, облетелые листья плавали по рябым лужам. Людмила шла быстро и под своею тонкою накидкою почти не чувствовала холода.

Коковкина с Сашею пили чай. Зоркими глазами оглядела их Людмила, – ничего, сидят скромненько, чай пьют, булки едят и разговаривают. Людмила поцеловалась с хозяйкою и сказала:

– Я к вам по делу, милая Ольга Васильевна. Но это потом, а пока вы меня чайком согрейте. Ай, какой у вас юноша сидит!

Саша покраснел, неловко поклонился. Коковкина назвала его гостье. Людмила уселась за стол и принялась оживленно рассказывать новости. Горожане любили принимать ее за то, что она все знала и умела рассказывать мило и скромно. Коковкина, домоседка, была ей непритворно рада и радушно угощала. Людмила весело болтала, смеялась вскакивала с места передразнить кого-нибудь, задевала Сашу. Она сказала:

– Вам скучно, голубушка, – что вы все дома с этим кисленьким гимназистиком сидите, вы бы хоть к нам когда-нибудь заглянули.

– Ну, где уж мне, – отвечала Коковкина, – стара я уже стала в гости ходить.

– Какие там гости! – ласково возражала Людмила, – придите и сидите, как у себя дома, вот и все. Этого младенца пеленать не надо.

Саша сделал обиженное лицо и покраснел.

– Углан какой! – задорно сказала Людмила и принялась толкать Сашу. – А вы побеседуйте с гостьей.

– Он еще маленький, – сказала Коковкина, – он у меня скромный.

Людмила с усмешкой глянула на нее и сказала:

– Я тоже скромная.

Саша засмеялся и простодушно возразил:

– Вот еще, вы разве скромная?

Людмила захохотала. Смех ее был, как всегда, словно сплетен со сладостными и страстными веселиями. Смеясь, она сильно краснела, глаза становились у нее шаловливыми, виноватыми, и взор их убегал от собеседников. Саша смутился, спохватился, начал оправдываться:

– Да нет же, я ведь хотел сказать, что вы бойкая, а не скромная, а не то, что вы нескромная.

Но, чувствуя, что на словах это не выходит так ясно, как вышло бы на письме, он смешался и покраснел.

– Какие он дерзости говорит! – хохоча и краснея, кричала Людмила, – это просто прелесть что такое!

– Законфузили вы совсем моего Сашеньку, – сказала Коковкина, одинаково ласково посматривая и на Людмилу и на Сашу.

Людмила, изогнувшись кошачьим движением, погладила Сашу по голове. Он засмеялся застенчиво и звонко, увернулся из-под руки и убежал к себе в комнату.

– Голубушка, сосватайте мне жениха, – сразу же, без всякого перехода, заговорила Людмила.

– Ну вот, какая я сваха! – с улыбкой отвечала Коковкина, но по лицу ее было видно, что она с наслаждением взялась бы за сватовство.

– Чем же вы не сваха, право? – возразила Людмила, – да и я чем не невеста? Меня вам не стыдно сватать.

Людмила подперла руками бока и приплясывала перед хозяйкою.

– Да ну вас! – сказала Коковкина, – ветреница вы этакая.

Людмила заговорила, смеясь:

– Хоть от нечего делать займитесь.

– Какого же вам жениха-то надо? – улыбаючись спросила Коковкина.

– Пусть он будет, – будет брюнет, – голубушка, непременно брюнет, – быстро заговорила Людмила. – Глубокий брюнет. Глубокий, как яма. И вот вам образчик: как ваш гимназист, – такие же чтобы черные были брови и очи с поволокой, и волосы черные с синим отливом, ресницы густые-густые, синевато-черные ресницы. Он у вас красавец, – право, красавец! Вот вы мне такого.

Скоро Людмила собралась уходить. Уже стало темнеть. Саша пошел провожать.

– Только до извозчика! – нежным голосом просила Людмила и смотрела на Сашу, виновато краснея, ласковыми глазами.

На улице Людмила опять стала бойкою и принялась допрашивать Сашу:

– Ну что же, вы все уроки учите? Книжки-то читаете какие-нибудь?

– Читаю и книжки, – отвечал Саша, – я люблю читать.

– Сказки Андерсена?

– Ничего не сказки, а всякие книги. Я историю люблю, да стихи.

– То-то, стихи. А какой у вас любимый поэт? – строго спросила Людмила.

– Надсон, конечно, – ответил Саша с глубоким убеждением в невозможности иного ответа.

– То-то, – поощрительно сказала Людмила. – Я тоже Надсона люблю, но только утром, а вечерам, я, миленький, наряжаться люблю. А вы что любите делать?

Саша глянул на нее ласковыми черными глазами, – и они вдруг стали влажными, – и тихонько сказал:

– Я люблю ласкаться.

– Ишь ты, какой нежный, – сказала Людмила и обняла его за плечи, – ласкаться любишь. А полоскаться любите?

Саша хихикнул. Людмила допрашивала:

– В теплой водице?

– В теплой, и в холодной, – стыдливо сказал мальчик.

– А мыло вы какое любите?

– Глицериновое.

– А виноград любите?

Саша засмеялся.

– Какая вы! Ведь это – разное, а вы те же слова говорите. Только меня вы не подденете.

– Вот еще, нужно мне вас поддевать! – посмеиваясь, сказала Людмила.

– Да уж я знаю, что вы пересмешница.

– Откуда это вы взяли?

– Да все говорят, – сказал Саша.

– Скажите, сплетник какой! – притворно строго сказала Людмила.

Саша покраснел.

– Ну, вот и извозчик. Извозчик! – крикнула Людмила.

– Извозчик! – крикнул и Саша.

Извозчик, дребезжа неуклюжими дрожками, подкатил. Людмила сказала ему, куда ехать. Он подумал и потребовал сорок копеек. Людмила сказала:

– Что ты, голубчик, далеко ли? Да ты дороги не знаешь.

– Сколько же дадите? – спросил извозчик.

– Да возьми любую половину.

Саша засмеялся.

– Веселая барышня, – осклабясь, сказал извозчик, – прибавьте хоть пятачок.

– Спасибо, что проводили, миленький, – сказала Людмила, крепко пожала Сашину руку и села на дрожки.

Саша побежал домой, весело думая о веселой девице.

Людмила веселая вернулась домой, улыбаясь и о чем-то забавном мечтая. Сестры ждали ее. Они сидели в столовой за круглым столом, освещенным висячею лампою. На белой скатерти веселою казалась коричневая бутылка с копенгагенскою шери-бренди, и светло поблескивали облипшие складки края у ее горлышка. Ее окружали тарелки с яблоками, орехами и халвою.

Дарья была под хмельком; красная, растрепанная, полуодетая, она громко пела. Людмила услышала уже предпоследний куплет знакомой песенки:

Где делось платье, где свирель!Нагой нагу влечет на мель.Страх гонит стыд, стыд гонит страх.Пастушка вопиет в слезах:«Забудь, что видел ты!»

Была и Лариса тут, – нарядная, спокойно-веселая, она ела яблоко, отрезая ножичком по ломтику, и посмеивалась.