Том 2. Мелкий бес - Федор Сологуб

– Об этом не беспокойтесь, Павел Васильевич, – сказала Надежда, – пока еще такой опасности свету не грозит. Я не хочу выйти замуж без Мишина согласия, а он, вы слышали, не согласен. Да и понятно, вы его с первого слова сечь обещаетесь. Этак вы и меня поколотите.

– Помилуйте, Надежда Васильевна, да неужели же вы думаете, что я себе позволю такое невежество! – отчаянно воскликнул Володин.

Надежда улыбнулась.

– Я и сама не чувствую желания выходить замуж, – сказала она.

– Вы, может быть, хотите в монашки итти? – обиженным голосом спросил Володин.

– К толстовцам в их секту, – поправил Передонов, – землю навозить.

– Зачем же мне итти куда-нибудь? – строго спросила Надежда, вставая со своего места, – мне и здесь хорошо.

Володин тоже встал, обиженно выпятил губы и сказал:

– После этого, если Мишенька показывает ко мне такие чувства, а вы его, оказывается, что спрашиваете, то это выходит, что я должен и от уроков отказаться, потому что как же я теперь стану ходить, если Мишенька ко мне этак?

– Нет, зачем же? – возразила Надежда: – это совсем особое дело.

Передонов подумал, что следует еще попытаться уговорить барышню: может быть, и согласится. Он сказал ей сумрачно:

– Вы, Надежда Васильевна, подумайте хорошенько. Что ж так-то с бухты-барахты? Он – хороший человек. Он – мой друг.

– Нет, – сказала Надежда, – что ж тут думать! Благодарю очень Павла Васильевича за честь, но не могу.

Передонов сердито посмотрел на Володина и встал. Он подумал, что Володин – дурак: не сумел влюбить в себя барышню.

Володин стоял у своего кресла, склонив голову. Он спросил укоризненно:

– Так, значит, окончательно, Надежда Васильевна? Эх! Коли так, – сказал он, махнув рукою, – ну, так давай вам бог всего хорошего, Надежда Васильевна. Значит, уж такая моя горемычная судьба. Эх! Любил парень девицу, а она не любила. Видит бог! Ну, что ж, поплачу, да и все.

– Хорошим человеком пренебрегаете, а тоже еще какой попадется, – наставительно сказал Передонов.

– Эх! – еще раз воскликнул Володин и пошел было к дверям. Но вдруг решил быть великодушным и вернулся, – проститься за руку с барышнею и даже с обидчиком Мишею.

На улице Передонов сердито ворчал. Володин всю дорогу обиженным, скрипучим голосом рассуждал, словно блеял.

– Зачем от уроков отказывался? – ворчал Передонов. – Богач какой!

– Я, Ардальон Борисыч, только сказал, что если так, то я должен отказаться, а она мне изволила сказать, что не надо отказываться, а как я ничего не изволил ответить, то вышло, что она меня упросила. А уж теперь это от меня зависит: хочу – откажусь, хочу – буду ходить.

– Чего отказываться? – сказал Передонов. – Ходи, как ни в чем не бывало.

«Пусть хоть здесь попользуется, – думал Передонов, – все меньше завидовать будет».

Тоскливо было на душе у Передонова. Володин все не пристроен, – смотри за ним в оба, не снюхался бы с Варварою. Еще, может быть, и Адаменко станет на него злиться, зачем сватал Володина. У нее есть родня в Петербурге: напишет и, пожалуй, навредит.

И погода была неприятная. Небо хмурилось, носились вороны и каркали. Над самою головою Передонова каркали они, точно дразнили и пророчили еще новые, еще худшие неприятности. Передонов окутал шею шарфом и думал, что в такую погоду и простудиться не трудно.

– Какие это цветы Павлуша? – спросил он, показывая Володину на желтые цветочки у забора в чьем-то саду.

– Это – лютики, Ардаша, – печально ответил Володин.

Таких цветов, вспомнил Передонов, много в их саду. И какое у них страшное название!

Может быть, они ядовиты. Вот, возьмет их Варвара, нарвет целый пук, заварит вместо чаю, да и отравит его, – потом, уж когда бумага придет, – отравит, чтоб подменить его Володиным. Может быть, уж они условились. Недаром же он знает, как называется этот цветок. А Володин говорил:

– Бог ей судья! За что она меня обидела? Она ждет аристократа, а она не думает, что аристократы тоже всякие бывают, – с иным наплачется, а простой хороший человек ее бы мог сделать счастливою. А я вот схожу в церковь, поставлю свечку за ее здоровье, помолюсь: дай бог, чтоб ей муж достался пьяница, чтоб он ее колотил, чтоб он промотался, и ее по миру пустил. Вот тогда она обо мне воспомянет, да уж поздно будет. Станет кулаком слезы утирать, скажет: дура я была, что Павлу Васильевичу отказала, бить меня было некому, хороший был человек.

Растроганный своими словами, Володин прослезился и вытирал руками слезы на своих бараньих, выпуклых глазах.

– А ты ей ночью стекла побей, – посоветовал Передонов.

– Ну, бог с нею, – печально сказал Володин, – еще поймают. Нет, а мальчишка-то каков! Господи боже мой, что я ему сделал, что он вздумал мне вредить? Уж я ли не старался для него, а он, изволите видеть, какую мне подпустил интригу. Что это за ребенок такой, что из него выйдет, помилуйте, скажите?

– Да, – сердито сказал Передонов, – с мальчишкой не мог потягаться. Эх, ты, жених!

– Что ж такое, – возразил Володин, – конечно, жених. Я и другую найду. Пусть она не думает, что об ней плакать будут.

– Эх, ты, жених! – дразнил его Передонов. – Еще галстук надел. Где уж тебе с суконным рылом в калашный ряд. Жених!

– Ну, я – жених, а ты, Ардаша, – сват, – рассудительно сказал Володин.

– Ты сам обнадежил меня, а и не сумел высватать. Эх, ты, сват!

И они усердно принялись дразнить один другого, длинно перекоряясь с таким видом, словно совещались о деле.

Проводив гостей, Надежда вернулась в гостиную. Миша лежал на диване и хохотал. Сестра за плечо стащила его с дивана и сказала:

– А ты забыл, что подслушивать не следует.

Она подняла руки и хотела сложить мизинчики, но вдруг засмеялась, и мизинчики не сходились. Миша бросился к ней, – они обнялись и долго смеялись.

– А все-таки, – сказала она, – за подслушивание в угол.

– Ну, не надо, – сказал Миша, – я тебя от жениха избавил, ты мне еще должна быть благодарна.

– Кто кого еще избавил! Слышал, как тебя собирались прутиком постегивать. Отправляйся в угол.

– Ну, так я лучше здесь постою, – сказал Миша.

Он опустился на колени у сестриных ног и положил голову на ее колени. Она ласкала и щекотала его. Миша смеялся, ползая коленями по полу. Вдруг сестра отстранила его и пересела на диван. Миша остался один. Он постоял немного на коленях, вопросительно глядя на сестру. Она уселась поудобнее, взяла книгу, словно читать, а сама посматривала на брата.

– Ну, я уж и устал, – жалобно сказал он.

– Я не держу, ты сам стал, – улыбаясь из-за книги, ответила сестра.

– Ну, ведь я наказан, отпусти, – просил Миша.

– Разве я тебя ставила на колени? – притворно равнодушным голосом спросила Надежда, – что же ты ко мне пристаешь!

– Я не встану, пока не простишь.

Надежда засмеялась, отложила книгу и потянула к себе Мишу за плечо. Он взвизгнул и бросился ее обнимать, восклицая:

– Павлушина невеста!

XVI

Черноглазый мальчишка заполонил все Людмилины помыслы. Она часто заговаривала о нем со своими и со знакомыми, иногда совсем некстати. Почти каждую ночь видела она его во сне, иногда скромного и обыкновенного, но чаще в дикой или волшебной обстановке. Рассказы об этих снах стали у нее столь обычными, что уже сестры скоро начали сами спрашивать ее, что ни утро, как ей Саша приснился нынче. Мечты о нем занимали все ее досуги.

В воскресенье Людмила уговорила сестер зазвать Коковкину от обедни и задержать подольше. Ей хотелось застать Сашу одного. Сама же она в церковь не пошла. Учила сестер:

– Скажите ей про меня: проспала.

Сестры смеялись над ее затеею, но, конечно, согласились. Они очень дружно жили. Да им же и на руку: займется Людмила мальчишкою, им оставит настоящих женихов. И они сделали, как обещали, зазвали Коковкину от обедни.

Тем временем Людмила совсем собралась итти, принарядилась весело, красиво, надушилась мягкою, тихою Аткинсоновою серингою, положила в белую, бисером шитую сумочку неначатый флакон с духами и маленький распылитель и притаилась у окна, за занавескою, в гостиной, чтобы из этой засады увидеть во-время, идет ли Коковкина. Духи взять с собою она придумала еще раньше, – надушить гимназиста, чтобы он не пахнул своею противною латынью, чернилами да мальчишеством. Людмила любила духи, выписывала их из Петербурга и много изводила их. Любила ароматные цветы. Ее горница всегда благоухала чем-нибудь: цветами, духами, сосною, свежими по весне ветвями березы.

Вот и сестры, и Коковкина с ними. Людмила радостно побежала через кухню, через огород в калитку, переулочком, чтобы не попасться Коковкиной на глаза. Она весело улыбалась, быстро шла к дому Коковкиной и шаловливо помахивала белою сумочкою и белым зонтиком. Теплый осенний день радовал ее, и казалось, что она несет с собою и распространяет вокруг себя свойственный ей дух веселости.