Бриллиант Кон-и-Гута - Эразм Батенин

Внезапно Гарриман насторожился. Несомненно, вблизи него находилось какое-то живое существо. Прорезав взглядом туман, он увидел на другом конце длинной скамьи закутанного и съежившегося человека. До его острого слуха донесся тихий стон: Гарриман прислушался. Стон повторился. Так мог стонать умирающий от голода бродяга, которому неоткуда ждать помощи.

Гарриман поднялся с места и двинулся на звуки. Подойдя, он различил, что они исходят из маленького дрожащего тела, прильнувшего к скамье, как опавший осенний лист. Ясно было, что перед ним находилась женщина, видимо, совсем молодая, голова и торс которой были закутаны в теплую, дорогую на вид шаль. Одну ногу это неизвестное существо подогнуло под себя, другая свободно свисала со скамьи, обнаруживая элегантный ботинок из темно-коричневой блестящей кожи.

Гарриман снял шляпу и, слегка коснувшись рукой до закутанного тела, сказал с учтивостью, свойственной англичанину при разговоре с женщиной:

— Мисс! Что с вами? Не могу ли я вам помочь?

Закутанная женщина вздрогнула, как от неожиданного сильного толчка. Рука освободила лицо, и перед изумленными глазами Гарримана предстало оно, как сверкающая драгоценность. Алмазы глаз были усыпаны жемчугом слез.

Девушка снова застонала, ее голова упала на руки, Рыдания, казалось, душили ее.

Гарриман стал безуспешно стараться отнять руки девушки от лица. Он бормотал несвязные слова участия, соединяя их со всеми ласковыми названиями, которые мог только припомнить.

Постепенно девушка затихла. Казалось, слезы облегчили ее горе. Грудь стала дышать ровнее, тело перестало биться в конвульсиях. Только легкие вздрагивания тоненьких плеч еще доказывали, что волнение не стихло.

Шаль сползла с них, и Гарриман увидел перед собой хорошо одетую молоденькую мисс, по внешности ничем не отличающуюся от тех, кого он привык видеть на прогулках в роскошных авто или перед стеклами великолепных магазинов.

Издали приближался полисмен.

— Мисс, мисс! Идет бобби… Вам надо встать… Идемте же! — скороговоркой проговорил Гарриман.

— Что? Кто идет? — спросила девушка.

— Полисмен, мисс! Могут быть неприятности…

Гарриман инстинктивно чувствовал необходимость увести девушку из сквера.

— Ах, не все ли равно! — простонала та.

— Мисс, уверяю вас… — убеждал ее Гарриман, стараясь поднять со скамьи.

Девушка грациозным движением накинула на себя шаль и встала.

Стоя, она казалась приблизительно одного роста с Гарриманом.

Распухшие от слез веки чуть приоткрылись и пропустили сквозь длинные ресницы тоскливый взгляд, с немым вопросом устремленный на Гарримана.

— Пойдемте, мисс!

Она покорно взяла его под руку и машинально двинулась за ним, едва волоча ноги.

— Кто вы?

— Ах, не все ли равно… — тихо промолвила девушка.

— Но что вы делаете в сквере? Что с вами случилось?

— О, я так несчастна!

Эти слова пронеслись тихо и печально под шум падавших осенних листьев.

Почти у выхода девушка вдруг с силой вырвала свою руку и бросилась в боковую аллею.

Гарриман едва успел остановить ее, схватив за плечи. Она вся сжалась и покорно опустила голову. Лицо ее дергалось от сильнейшего возбуждения.

— Кто вы? Оставьте меня! — почти злобно бросила она оторопевшему Гарриману.

— Но, мисс, как же я вас оставлю, раз вы в таком положении…

— Кто вы? — еще раз спросила девушка. — Вы ничем не можете помочь мне!..

— О, мисс! Может быть, вам нужны деньги? У меня очень много денег!

— Ах, деньги! Немного их есть и у меня, но что я буду делать с ними одна, одна на целом свете!..

— Но, мисс, это не такая еще беда, я тоже был один на целом свете, пока…

Гарриман подумал о Водслее и фон Вегерте.

Девушка исподлобья взглянула на него, и внезапная улыбка озарила ее лицо.

— Пока не влюбился? — спросила она.

— О, нет! — почти с испугом воскликнул Гарриман. — Такими делами я не занимаюсь.

— А чем вы занимаетесь?

Гарриман хотел было ответить: «спелеологией», но поперхнулся на этом слове, сообразив, как нелепо прозвучит оно, и для него-то еще не вполне имеющее смысл, и быстро ответил, чтобы ответить что-нибудь:

— Я — боксер!

— Боксер? А я думала, что все боксеры большие и толстые!..

Гарриман сконфузился.

— Видите ли, я еще не совсем боксер, я только дружу с одним боксером… Голоо… Вы не слышали разве про такого?

— О, да! Я слышала… Я читала недавно афишу об его выступлении.

— Ну, вот! — обрадовался Гарриман. — Значит, вы знаете моего лучшего друга!

— Но я его совсем не знаю, — возразила девушка, — я только видела его портрет на афише. Он мне очень понравился: такой черный и такой веселый!

— Знаете что, мисс, я сейчас иду к нему, пойдемте вместе?

Девушка уже шла покорно с Гарриманом, как прирученный молодой олень, осторожно переставляя свои стройные ножки, чуть покачиваясь на ходу хрупкой нежной фигурой. При этом вопросе Гарримана она вновь испуганно остановилась.

— О, нет, нет! Пустите меня!

Но Гарриман продолжал твердо стоять на своем.

Рядом доводов и убеждений, может быть, не вполне ясных и логичных, но рассказанных самым убедительным тоном, он доказывал незнакомке, что, проведя ночь в сквере, надо хотя немного отдохнуть.

Усталость сделала свое дело. В помраченном от горя сознании ее он, Гарриман, казался ей близким, почти родным…

Она позволила довести себя до таксомотора, и мальчуган, никогда еще не ездивший в них, тем не менее громко и отчетливо приказал ехать по адресу Голоо, на Беккер-стрит.

Весь путь девушка молчала.

Почти у конца пути она с внезапной решимостью вдруг произнесла:

— Я хотела отравиться…

И на изумленно протестующий жест и взгляд Гарримана вынула из-под шали граненый флакон, наполненный какой-то желтоватой жидкостью.

Гарриман схватил ее руку с такой силой, что пальцы разжались, и флакон упал. Пробка вылетела, и на бархатистом коврике, под ногами, растеклось пятно от пролившегося яда.

— А, что мне делать, что мне делать!.. — простонала девушка. — Я одна на целом свете… Что мне делать! — еще раз горестно повторила она.

И она рассказала ему короткую и трогательную историю. Впоследствии Гарриман узнал ее во всех подробностях.

Смерть матери, смерть отца… Сирота в десять лет. Близких нет. Нет и средств к существованию, так как она родилась в простой рабочей семье.

Ей представляло влачить жалкое существование на улицах Лондона, подобно Гарриману. Между тем у девочки, необыкновенно изящной, с тонкой организацией, очень рано обнаружились исключительные способности к танцам. Ее драматическое и пластическое дарование, экспрессия ее лица невольно обращали внимание.