Морские гезы (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Выждав минут десять и не услышав ничего подозрительного, раскручиваю «кошку» и забрасываю на стену. С первой попытки она цепляется крепко, но при этом звенит так, что должна разбудить всю улицу. Жду еще несколько минут, чтобы убедиться, что монахи и горожане спят крепким сном. Мое вновь помолодевшее тело легко взбирается по веревке с мусингами на стену. Сажусь на нее, холодную и шершавую, шириной в два кирпича, и жду, когда поднимется матрос. После чего перецепляем «кошку» и перебрасываем веревку на другую сторону стены. Я тихо спускаюсь во двор. Собак здесь нет — я проверил днем. То ли их перебили во время погрома, а монахи не завели новых, то ли вообще не держат. Этот вопрос решает настоятель. Нынешний пожалеет, что отказал в любви четвероногим братьям.

Сторожка — деревянная будка — располагалась по другую сторону от ворот. Из нее слышался тихий храп, прерывистый. На очередной руладе я открыл тонкую легкую дверь, поморщился от тяжелой вони, смеси перегара и немытого тела, по звуку нашел голову и пошлепал пальцами по щеке, поросшей густой жесткой бородой.

— А-а? — промычал, просыпаясь, сторож.

Я наработанным движением закрыл ему рот ладонью и перерезал горло. Подождал, когда прекратится хрипение и бульканье, вытер кинжал и руку о грубую рясу и закрыл дверь в сторожку и открыл дверь в воротах, отодвинув тяжелый дубовый засов.

— Спускай «кошку», — шепотом приказал я матросу.

Маартен Гигенгак отцепил якорь и спустил во двор. После чего повис на руках, а потом спрыгнул. Я подхватил его на лету, так что приземлился он почти бесшумно.

Мы прошли по вымощенному булыжниками двору к входу в винный погреб. Я опасался, что дверь будет закрыта на висячий замок. Оказалось, что всего лишь на засов. Внутри было темно и тепло, пахло торфяным дымом и скисшим вином. Я прикрыл за нами дверь, а Маартен Гигенгак зажег маленький факел — палку полуметровой длины, на конце которой была намотан пучок пеньки, облитой буковым маслом, используемым для заправки судовой лампы.

Неяркий огонь высветил слева от двери большие, не меньше, чем на тонну, бочки, которые лежали на деревянных ложах вдоль стен, торцами к ним. Между двумя рядами бочек был проход, по центру которого пролегал желоб, ведущий к оцементированной, аварийной яме, расположенной напротив двери, но ближе к дальней от нее стене. Справа бочки и ложи убрали. У ближней стены стоял стол, два стула и лавка, а у дальней находилась дыба, колодки, маленький кузнечный горн с ручными мехами, трехногий столик с клещами и железными прутьями, кучка торфа и поленница дров. От приделанного к стене ржавого железного кольца свисала к каменному полу толстая ржавая цепь. Для чего ее использовали, я так и не догадался. Дальше шла поперечная стена, сложенная из светло-коричневых кирпичей. Они еще не успели потемнеть от времени. В стене была узкая и низкая дверь, сработанная из толстых досок, скрепленных железными полосами. Закрывалась она на деревянный засов, пропущенный в железные дужки.

Открыв дверь, я скривился от густой сортирной вони. Она так шибанула в ноздри, что аж глаза заслезились! Я взял у матроса факел, поднял повыше, освещая помещение. Бадейка с испражнениями располагалась рядом с дверью, справа от нее. Слева стояло деревянное ведро с водой, почти пустое, в котором плавал деревянный ковшик. Еретики лежали на полу у дальней стены. Их было человек двадцать, мужчины и женщины разного возраста и один ребенок лет двух-трех, закутанный в тряпки. Они проснулись. Кто-то привстал, чтобы рассмотреть диковинных визитеров, появившихся в неурочное время.

Распознать среди них нужного мне человека я не смог, поэтому позвал:

— Дирк ван Треслонг.

— Да, — отозвался один, поднимаясь.

С грязными спутанными волосами, чумазый, в покрытой разноцветными пятнами, когда-то белой рубахе, юноша растерял красоту и вместе с ней словно бы ушли и уверенность в себе, и жизненные силы. Движение Дирка ван Треслонга были вялы, будто находится в вязкой среде.

— На выход! И побыстрее! — произнес я на голландском языке с испанским акцентом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Акцент все равно никуда не денешь, но пусть думают, что я испанец.

— Прощай, брат! — тихо произнес кто-то из еретиков.

Дирк ван Треслонг ничего не сказал ему. С трудом доковылял он до двери, согнувшись, перешел в соседнее помещение.

Я закрыл за ним дверь и произнес тихо:

— Идти можешь побыстрее?! Если будешь так плестись, то мы до утра не выберемся из монастыря.

Юношу словно током долбануло.

— Это ты?! — молвил он удивленно и посмотрел на Маартена Гигенгака, пытаясь угадать в нем Яна ван Баерле.

— Твои друзья ничего об этом не знают. Они собираются напасть завтра, когда тебя поведут на казнь, и благородно погибнуть в бою, — просветил я его и не удержался, добавил: — Придурки!

— Ты не имеешь право говорить так о них! — возмутился Дирк ван Треслонг.

— Серьезно?! — произнес я иронично. — Тогда возвращайся в камеру. Завтра погибнешь вместе с ними.

Возвращаться ему явно не хотелось.

— Лучше скажи, если знаешь, где находится кельи инквизиторов? — спросил я. — Кстати, сколько их здесь?

— Старший инквизитор Урбано Руис занимает келью настоятеля. В первый день он разговаривал со мной там, предлагал стать предателем и обещал взамен легкое наказание. А здесь меня пытали три его помощника. Где они живут, я не знаю, — рассказал юноша.

— Где келья настоятеля? — спросил я

Она находилась на втором этаже центрального корпуса, вход в который был закрыт. Дирк ван Треслонг подсказал, что можно зайти через церковь, расположенную в правом крыле. Его отец в свое время много жертвовал монастырю, дружил с предыдущим настоятелем, часто бывал у него в гостях вместе с сыном. Знал бы он, какую роль монастырь сыграет в жизни его сына.

— Ждите меня здесь, — приказал я Дирку ван Треслонгу и Маартену Гигенгаку. — Если поднимется шум, бегите к судну, меня не ждите. Я прорвусь.

В церкви было пусто и тихо. Пахло сухим деревом, ладаном и гарью сальных свечей. По скрипучей, узкой, деревянной лестнице я поднялся на второй этаж. Узкая коридор, по одну сторону которого была стена с узкими, закругленными сверху окнами, а по другую — кельи, закругленные сверху проходы в которые завешены темной материей. В большинстве келий было тихо, из некоторых доносился храп разной громкости, а из одной — детское лепетание говорящего во сне взрослого человека.

Келья настоятеля имела широкую и высокую, закругленную сверху и украшенную резьбой деревянную дверь. На мое счастье и на несчастье старшего инквизитора, оказалась незапертой. Открылась без скрипа. В келье стоял сильный запах винного перегара. Кровать с балдахином. Внутри, видимо, в ногах на полочке, горел маленький масляный светильник. Возле него на ткани балдахина высвечивалось красное пятно. К ложу вели две деревянные ступеньки, на которых стояли кожаные тапки без задников. Старший инквизитор Урбано Руис спал на спине, накрытый толстым ватным одеялом темно-красного цвета. Его черная густая борода лопатой лежала поверх одеяла. На голове был колпак из мягкой светлой ткани. Из широких ноздрей массивного носа торчали пучки черных волос. Подушек было две. Я бесцеремонно вытянул ближнюю и накрыл ею голову испанца, который не хотел просыпаться. Теперь это уже было не важно. Крики его все равно никто не услышит. Он успел схватиться двумя руками за мою руку с кинжалом в тот момент, когда я уже резал горло. Хватка была цепкая, сильная. Ослабла только после того, как тело перестало дергаться. На правой руке был перстень с голубым лазуритом. Говорят, что этот камень темнеет, если рядом нечистая сила. Видимо, я к нечисти не отношусь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Положив перстень в карман, я взял бронзовый масляный светильник, который напоминал низкий заварной чайник, осмотрел келью. На стене возле кровати висело деревянное распятие, которое раньше загораживал балдахин. Под распятием стоял большой сундук. Он был на треть заполнен рясами и рубахами из дорогих тканей и обувью из мягкой кожи. Время церковников-самоистязателей кануло в Лету. Сверху лежал мешочек с сухими травами, от которых исходил приятный запах. Наверное, заменяли духи. На самом низу были спрятаны четыре кожаных кошеля: один, заполненный наполовину, с золотыми флоринами, второй, почти полный, с серебряными голландскими даальдерами и испанскими песо, третий, набитый до отказа, с серебряными голландскими стюверами и испанскими реалами и четвертый, тоже полный, с золотыми и серебряными украшениями, по большей части, недорогими, наверное, снятыми с приговоренных к смерти еретиков. Возле окна на столе лежала открытая Библия и на самом краю — холщовая сумка, а рядом стояли керамическая чернильница и оловянный стакан с гусиными перьями. Сумка была пустая. С такими здесь ходят нищие, а с недавнего прошлого — и все те, кто против католической Испании, кто называет себя гёзами (нищими). Видать, конфискована, как улика.