Том 9. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

Вот он сказал вдруг:

— Вам, Алексей Фомич, как художнику, должны быть яснее подспудные эти, как бы сказать, течения жизни, которые могут ведь вдруг и прорваться наружу и, пожалуй, затопить даже, а?

— Мне? — искренне удивился Сыромолотов. — Мне, художнику, подспудное? Нет, с подспудным я не имею дела, а только с тем, что именно не подспудно, что я могу видеть своими глазами… А подспудное — это что же такое? Политика, что ли?

— Назовите хотя бы и политикой, — улыбнулся Людвиг. — Вы, конечно, скажете, что вы — не политик, не строите общественной жизни…

— Да, да… даже и электричеством не занимаюсь, — вставил Сыромолотов.

— Очень хорошо! Этим занимаемся мы с ним, — кивнул Людвиг на Тольберга, — но вы, художник, обладаете таким чутким аппаратом, который, одним словом, может сразу обобщить разные там факты и сделать вывод… Почему, например, наш военный министр Сухомлинов, хотя он и не подписался, выступает вдруг со статьей «Мы готовы»?

— В самом деле, что его могло заставить это сделать? Получил приказ от царя, что ли?

— В том-то и дело, в том-то и дело, что, может быть, и получил приказ! — подхватил Людвиг. — Ведь нужно знать, почему это вдруг — «Мы готовы». Для кого собственно это писалось? Это — вопрос, разумеется, но… Вот я вам принесу показать одну статейку…

И он, как и раньше, стремительно вышел из комнаты, унося при этом газету.

Вернулся он так же быстро, как и в первый раз, но теперь в его руках была уже не газета, а записная тетрадь в черной клеенке.

— Вот это я сам перевел на русский язык из одной подобной статьи, — сказал он садясь. — Статья называется «Вооружайтесь». Она довольно длинная, я прочту только начало, чтобы вы могли судить… «Вооружайтесь, вооружайтесь! Вооружайтесь для решительного боя! Балканы мы должны приобресть. Нет другого средства для того, чтобы остаться великой державой. Для нас дело стоит так: быть или не быть. Перед нами — экономический крах, а за нами — распад монархии. Мы сможем возродиться только тогда, когда приобретем все Балканы, как всем ходом истории предназначенную только нам колонию для сбыта нашего промышленного перепроизводства, нашего духовного перепроизводства, для вывоза туда излишка нашего населения… Вооружайтесь, вооружайтесь! Приносите деньги лопатами и шапками! Отдавайте серебряные кубки, серебряные ложки; отдавайте золото и драгоценные камни, чтобы обменять их на железо; несите последний грош! Отдавайте ваши последние силы на вооружение, неслыханное, невиданное с тех пор, как стоит свет! Знайте, дело идет о последнем решительном бое великой монархии! Дайте ружье в руки отрока, дайте патроны в руки старца. Вооружайтесь беспрестанно, лихорадочно, не теряя минуты! Вооружайтесь ночью и днем, чтобы быть готовыми, когда настанет решительный бой. Иначе дни Австрии сочтены!..»

— Какая-то истерика, а не статья! — перебил Сыромолотов. — Кто же писал это? Неужели австрийский военный министр?

— Нет, что вы! — рассмеялся Людвиг. — Министры так не напишут, а подпись под статьей — Кассандер, но это, само собой понятно, псевдоним.

— Кассандер? Что-то знакомое, однако, — старался припомнить Сыромолотов.

— Кассандру вы знаете — жрицу, пророчицу, из Гомера, — подсказал ему Тольберг.

— Да-да, Кассандра… Значит, и этот заговорил сознательно таким пифическим языком, чтобы напугать веселых венцев? А на самом-то деле, я думаю, ничего страшного нет, а? Просто вроде наемных плакальщиц над покойниками: «Поди-ка, поплачь, Матренушка!» — «Да уж я плакать-то, милый, горазда, а вот сколько ты за это мне дашь?»

Говоря это, Сыромолотов надеялся, что с ним тут же согласятся оба инженера, но они только улыбнулись, однако повели отрицательно головами.

Ответить же ему не успел ни один из них, потому что как раз в это время, хотя обед уже кончался, появились в доме Кунов новые гости.

Сначала были слышны в коридоре их голоса, потом поднялись им навстречу все Куны: гости оказались почетные. И когда Тольберг, тоже поднимаясь, поймал спрашивающий взгляд Сыромолотова, он шепнул ему на ухо:

— Это — Люстих с женой.

Сыромолотов когда-то слышал, что Люстих — один из богатейших помещиков степного Крыма, и не без любопытства смотрел, как, пропуская вперед свою жену, появился в столовой этот худощавый, среднего роста, бритый, как ксендз, пожилой человек неопределенных лет. Однако он именно «появился», в то время как его супруга мощно вплыла: по сравнению с нею он казался как бы бестелесным, она же сразу заняла собою чуть ли не половину столовой. И если после того, что шепнул ему Тольберг, у Сыромолотова завертелись было в мозгу снова слова из пародии на Пушкина: «Август к Михелю бежит, Август Михелю кричит…», то при первом же взгляде на фрау Люстих их сменило совершенно изумленное: «Даст же господь женщине такие неизмеримые формы!..»

Мало того, что она была высока, как это крайне редко встречается, она еще и раздалась вширь настолько, что перед нею даже толстая фрау Кун показалась просто слегка сытенькой, а Эрна — девочкой-подростком, которой еще года три надо ходить в гимназию.

И голос у этой великанши оказался густой и жирный, когда сказала она, обращаясь к обоим старым Кунам сразу по-немецки:

— Мы к вам только на одну минуту. Представьте, мы узнали от почтмейстера такую ужасную новость, что сейчас же едем к себе в имение!.. Мы очень расстроены.

— Ах, боже мой! Что? Что такое? — уже заранее подняла испуганно руки фрау Кун, а герр Кун только стоял с открытым ртом и выпученными глазами, старавшимися выкарабкаться еще более из сложно запутанных мешков.

Но нужно было все-таки, чтобы поздоровались с вошедшими и чета Тольбергов и Людвиг и чтобы Людвиг представил новым гостям Сыромолотова. Как ни велико было нетерпение фрау Кун, фрау Люстих поневоле затормозила стремительный свой разбег. Кроме того, узнав, что перед нею не одни немцы, а есть еще и русский, она перешла на русский язык.

— Только что получена телеграмма, господа, что убит националистами эрцгерцог австрийский Франц-Фердинанд вместе со своей женой, в Сараеве. Убийцы — сербы… Сначала бросали бомбы, потом стреляли из револьвера…

Она сказала это с тою поспешностью, какой требовала подобная новость, и с тем акцентом, какой появляется у лиц, говорящих на чужом языке, когда они очень взволнованы.

Сказано было не много, но Куны и Тольберги были так поражены, что только переглядывались друг с другом безмолвно, а более спокойно отнесшийся к словам великанши Сыромолотов спросил ее:

— Откуда же все-таки получена телеграмма?

— Телеграмма из Берлина, — ответила та, а муж ее добавил:

— Обыкновенно, как это принято, — телеграмма от телеграфного агентства, но только сегодня она публиковаться не будет.

— Потому что сегодня ведь воскресенье, — газета уже вышла, — пояснила фрау Люстих.

— А завтра она не выйдет, потому что понедельник, — заметил Людвиг, — но могут выпустить специальный бюллетень!

— Если только разрешит губернатор, — вставил Люстих. — Ведь убит не кто-нибудь, а, можно сказать, фактический глава Австро-Венгрии: император Франц-Иосиф стал очень дряхлый.

Он тоже говорил с акцентом, но все-таки более свободно, чем его супруга.

— Это может иметь оч-чень большие последствия, — проникновенно решил старый Кун.

— Колоссальные! — пробасила фрау Люстих. — Это нас так поразило, что мы…

— Да, мы благодаря этому спешим домой, — закончил за нее муж, — поэтому позвольте откланяться.

И хотя Куны, опомнившись, начали было усиленно просить вестников происшествия в каком-то далеком Сараеве присесть за стол, они распрощались и ушли к своей машине, а в сознание Сыромолотова угловато резко вошла тяжеловесная, как сама фрау Люстих, новость, принесенная ею.

Все трое Кунов пошли провожать гостей до калитки, может быть с целью узнать от них что-нибудь еще, а Эрна сообщительно обратилась к Сыромолотову:

— Конечно, вы должны были обратить внимание больше на фрау Люстих, чем на ее мужа, однако имение их принадлежит ему, а не ей.

— Они с Кунами соседи по имениям, — добавил к этому сам Тольберг.

— Где же именно их имение, я так и не удосужился спросить?

— Возле станции Курман, недалеко от города… Люстихи — очень богатые люди, — осведомил его Тольберг, как будто имея в виду, что вот если бы ему посчастливилось получить заказ на семейный портрет этой четы, он мог бы хорошо заработать.

Поняв его замечание именно так, Сыромолотов недовольно улыбнулся в усы, но в это время ворвался в столовую Людвиг с готовым восклицанием:

— Ну, знаете, это может вызвать положительно черт знает что!

— Подождем все-таки телеграмм, — попытался охладить его друг. — К завтраму их будет, конечно, больше, чем пришло сегодня. Завтра будет яснее, что там собственно произошло.