Секта в доме моей бабушки - Анна Сандермоен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот Главный говорил: «Братцы, мы идем в поход!» (у нас так было принято обращаться друг к другу: «братцы») – и в ответ всегда гремело наше «Ур-р-ра!».
Походы, так же как и все остальное, играли в нашей жизни психокорректирующую роль.
Чаще всего походы мы совмещали с гастролями. Маршрут включал остановки в тех населенных пунктах, где нам предоставляли сцену для выступлений: то в местных театрах, то в домах культуры, то в сельских клубах. Мы всегда кочевали с места на место. Ездили по городам, селам, деревням, кишлакам, выступали со спектаклями и с хором. Репетировали прямо в походах: в лесу, в степи, в пустыне, в горах. Весь наш скудный самодельный реквизит, костюмы, палатки, спальные мешки, надувные матрасы, посуду для готовки на костре (обычные десятилитровые ведра), все личные вещи мы таскали в рюкзаках на себе. У нас же не было дома, где можно было что-то оставить и хранить. Мой рюкзак обычно весил 15–20 кг.
За один поход мы преодолевали расстояние от полутора до трех тысяч километров. Например, из Душанбе в Ленинград через Новосибирск. Поход мог длиться около месяца. Подготавливаясь к походу, Главный оглашал основные населенные пункты по пути следования и местоположение АЗС. Мы все старательно записывали. За несколько дней мы должны были преодолеть автостопом определенное расстояние (500–1500 км) и встретиться в назначенном месте. Поездами нам разрешали пользоваться только в крайних случаях. Денег давали очень мало, и на билеты все равно не хватило бы. Так что мы передвигались в товарных вагонах, в тамбурах пассажирских поездов или на третьих полках. На весь путь нам выдавали сухой паек (хлеб, консервы). Приходилось выкручиваться. То еды мало, то машины не останавливаются, то трасса пустая.
О том, чтобы где-то ночевать, даже и речи не шло. Вообще, считалось, что чем меньше мы спим и отдыхаем, тем лучше. Таких понятий, как усталость, голод, плохое самочувствие, грусть и т. д., у нас не признавали.
Обычно мы ездили на дальнобойщиках. Частников тогда вообще было мало, и они редко брали попутчиков, тем более таких: грязных, прокопченных, с огромными рюкзаками и ведрами в саже. А дальнобойщики нас любили, мы скрашивали им путь, и места у них всегда было достаточно. Рюкзаки мы закидывали в кузов, а сами – в кабину. Хотя и в кузове приходилось ездить очень часто, и мы знали, как прятаться от милиционеров, когда случались проверки.
Больше всего я любила ездить КамАЗами с лежанкой в кабине. Самые добрые водители сразу меня туда запускали, и какое же это было наслаждение – часами там валяться и смотреть на дорогу через водительский руль.
Перед нами стояла задача не просто передвигаться на попутках, но и вербовать водителей: рассказывать им об идеалах и целях коммуны.
И в дороге мы пели им свои песни, рассказывали, кто мы и что мы.
Нас, детей, часто использовали для того, чтобы уговорить водителя нас подхватить. Был такой излюбленный трюк. Когда долго не удавалось поймать машину, взрослый прятался в кустах, а ребенок голосовал. Если кто-то останавливался, он бежал к машине и как можно жалостней просил:
– Дяденька! Подбросишь до Мурманска?!
Водитель смотрит удивленно и спрашивает:
– Ты одна, что ли?
А ты так же жалобно тянешь:
– Я с мамой! Сейчас она придет!
И тут раз – из кустов выходит «мама». Или «папа». Или «старший брат», или «сестра», или «дядя». В общем, мы всегда врали. А как иначе объяснить, кто мы такие и откуда взялись посреди пустыни, или леса, или горного перевала? Да еще, к примеру, ночью. Да чтобы нас еще сразу взяли во многочасовой путь? Как вызвать доверие? Тогда в СССР мало кто так ездил.
Если не было попутных машин, приходилось или идти пешком, или добираться до железнодорожных станций и упрашивать проводников взять нас бесплатно. «Дяденька! Тетенька! Возьмите нас в тамбур, а?! Мы тихо будем. Будет проверка, спрячемся». Бывали, бывали добрые проводники, кто не только возьмет, но еще и накормит!
Часто мы ездили и в товарных вагонах, в теплушках. Просто залезали на остановках, а когда надо было, выскакивали на медленном ходу. Теоретически я знала, как выпрыгивать и на скорости, но у меня всегда замирало сердце, когда я видела, как это делают взрослые…
Забраться в кузов любой машины я могла бы с завязанными глазами, я знала на ощупь все выступающие части, за которые можно было ухватиться, чтобы перекинуться в кузов. А если предстояло долго трястись в кузове, я могла быстро устроить из своих вещей теплое и уютное гнездо, чтобы не продрогнуть.
Еще один отличный вариант найти машину – потусоваться на заправке или в придорожном кафе, где дальнобойщики перекусывали. Поэтому мы так старательно и отмечали на своем маршруте местоположение всех АЗС. Это был Клондайк. Тут тоже на «охоту» выпускали детей. Шныряешь между машинами, подбираешь, к кому подойти со своим несчастным лицом, чтоб и по пути было, и чтобы взяли. Уже знаешь наперед, кто сразу скажет «нет», а кто согласится. Мне этот дальнобойщицкий народ был родным. С одним дальнобойщиком я встретилась дважды и в разных концах страны! Он сам меня узнал, хоть я уже и подросла.
Гаишники были нашими ангелами-хранителями. Мы их тоже располагали к себе разными способами. Заходили к ним на пост, объясняли, кто мы, просили помочь. Как правило, они всегда с удовольствием нам помогали. И кормили, и пускали переночевать на пост, где мы укладывались в своих спальниках прямо на полу. Иногда они просто останавливали машину и приказывали нас взять. Если по пути, нас всегда брали. Кто же будет спорить с ГАИ?! Я потом, после секты, долго понять не могла: за что так не любят этих прекрасных людей?
Вкус свежего лука и рыбных консервов ассоциируется у меня с жарой, пустыней, натертыми ногами в резиновых сапогах и с тяжелым рюкзаком. Мы часто голодали, а из сухого пайка оставалось самое невкусное, и как-то в Туркменистане мы двое суток питались луком и рыбными консервами,
