Секта в доме моей бабушки - Анна Сандермоен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды мы, как обычно, встали в пять утра, оделись и позавтракали кашей. Внизу находилась общая раздевалка, где хранилась наша рабочая одежда (ватники и обувь), и в тот раз я не смогла найти свои резиновые сапоги. Я побоялась сказать об этом кому-нибудь из взрослых, потому что меня обвинили бы в том, что я не слежу за своими вещами и таким образом «рву на себя одеяло», то есть пытаюсь привлечь к себе внимание. Надо сказать, что вещи у нас постоянно пропадали, так как везде царил бардак. И тогда я пошла и села в полевой автобус босиком. Больше всего я боялась, что кто-нибудь это заметит. Я полола грядки, и ноги у меня немели от холода. Было позднее лето, все работали в куртках, некоторые даже в перчатках. Я судорожно думала, как быть. И придумала: периодически отбегала на край поля в кусты и пи́сала себе на ступни, чтобы хоть немного их согреть.
Настал обеденный перерыв. Прямо к полю на специальном автобусе нам привозили из местной столовой горячий обед в термосах. После обеда Главный собрал всех на беседу. Мы, как обычно, встали в большой круг. И тут у меня уже не оставалось шансов скрыть свои босые ноги. Конечно, их заметили. Мне устроили разнос: мол, я специально поехала на работу без сапог, чтобы привлечь к себе внимание, вызвать жалость, – все потому, что я эгоцентричная тварь.
– На сколько баллов тревожность?
– На 4.
– Хорошо… давай руку на пульс. В тесте на стук мало ошибок. 25 точек справа.
Комары
В походах, естественно, было много мошкары и комаров, которые жрали нас беспощадно. И в Сибири, и на Кольском полуострове от них неба не видно. Никаких средств от насекомых мы не использовали. То ли их тогда еще не делали, то ли просто не покупали. У нас был только корейский бальзам «Звездочка», который никак не помогал. Когда мы готовили еду и ели на открытом воздухе, содержимое ведра или тарелки тут же покрывалось толстым слоем насекомых, и никто не обращал на них внимания, ели вместе с ними. Была расхожая шутка, что это мясо, питательное и полезное. Можно сказать, только такое мясо мы и ели. А оно ело нас.
Главный говорил, что комары кусают исключительно злых и плохих – людей с повышенной агрессией, – а добрых и хороших нет. Поэтому я боялась показать, что меня кусают, что я вся чешусь, что укусы разбухают, воспаляются и гноятся, а потом на долгие годы на теле остаются шрамы. Каждое утро я вылезала из палатки с перекошенным лицом и опухшими руками, но знала, что жаловаться – себе дороже. Я была обязана всегда и всем быть довольной. Я думала о том, что со временем, по мере того как я буду становиться лучше и корригироваться (а я изо всех сил старалась), комары почувствуют, что я хороший человек, и перестанут меня кусать. Я верила и надеялась. А педагоги-психологи контролировали уровень моей агрессии и моего сопротивления, проводили со мной беседы и постоянно слоили, чтобы скорректировать мою психику, изменив структуру личности.
Жизнь в подполье. Мой четвертый класс
Четвертый класс я отучилась в подмосковном городе Дмитрове. Наша коммуна обосновалась недалеко от города в поселке Катуар. Это было время глубокого подполья детского коллектива. Если раньше мы все жили более-менее вместе, то теперь нас разделили строго на взрослый и детский коллективы. Взрослые жили в Ленинграде, где открыли клинику для лечения алкоголиков, шизофреников, параноиков, наркоманов. Там жили и работали мои родители.
А мы, дети, вместе с несколькими педагогами жили в полуразрушенном деревенском домике дачного типа. В нем было две комнаты: одна маленькая, метров 8, другая побольше, метров 15. Прихожая метра 4, микроскопическая кухня, холодные сени и туалет на улице в конце участка. Нас же было человек тридцать. В обеих комнатах нам сделали деревянные нары. В большой комнате жили мальчики, в маленькой – девочки. Когда замерзал водопровод, мы готовили так: набирали ведра грязного снега на участке и заносили их в сени, снег там подтаивал, и мы на этой воде и готовили, и пили ее.
Люди из соседних домов наблюдали за нашей жизнью с большим недоумением. Но это были в основном старики.
Домик стоял на окраине поселка. Кругом – колхозные поля с большим количеством ям, оврагов и канав, а вдалеке лес. До железнодорожной станции топать минут пятнадцать по разбитой грунтовой дороге. Потом ждать электричку до Дмитрова. Потом еще полчаса в холодной электричке. Зимой стояли страшные морозы, теплой и удобной обуви или одежды у нас никогда не было.
В целях конспирации нас распределили в разные школы. У всех были придуманные истории для учителей и одноклассников о том, где наши родители и где мы сейчас живем. Рассказывать правду было строжайше запрещено. Главный постоянно говорил, что у нас много врагов, неизменно стремящихся нас уничтожить, – он называл их сионистами. Если мы отправлялись в поход по трассе, взрослые всегда предупреждали, что нас могут специально сбить наши враги и что мы должны быть очень осторожны не только на обочине, но и вообще в темное время суток. Мне кажется, у меня эта осторожность до сих пор сидит в подкорке.
Для меня придумали такую историю: мои родители – геологи и работают за границей, а я живу у родственников в Дмитрове. Школьные учителя и одноклассники интересовались подробностями – уж больно мы отличались от других детей, – поэтому мне часто приходилось не только врать, но и возвращаться домой окольными путями, тайком садиться в электричку, чтобы никто не заметил, что живу я не в Дмитрове.
В Дмитрове на железнодорожном вокзале, пока ждала электричку, я выпрашивала деньги у прохожих, искала копейки под ларьками, чтобы купить себе сладкий коржик. Мне это было совсем не стыдно.
Учились мы по-разному. Но декларировалось, что мы все отличники и вундеркинды.
При этом, вопреки ожиданиям, нам не разрешили перескочить через два класса, несмотря на то, что экзамены за них были сданы официально в тюремном интернате для малолетних мальчиков-преступников в Душанбе. Не знаю почему. Наверное, в целях
