Князьки мира сего - Елена Кочергина

— Вполне, — сказал Пётр. — Но… раз уж вы — сердечный целитель… разум мой вполне убеждён в существовании Бога. И я готов видеть Его таким, каким вы все Его описываете — благим, любящим людей, дарующим бессмертие, в котором можно будет развиваться. Но вот сердце моё почти ничего не чувствует. Я вижу Бога умом, но не вижу сердцем.

— Милый мой, а ведь ум — это очень много! Знаете, сколько у нас в стране сект и разных непонятных общин! Уверяю вас, у всех их представителей очень чувствительные сердца. Харизматы чувствуют, что говорят на инопланетных языках; марианцы[5] чувствуют, что все православные архиереи — ересиархи; старообрядцы — что Бог принимает только двойное «аллилуйя». Господи, поменьше бы люди всего чувствовали и побольше думали головой! Думайте правильно, пойте разумно, и тогда вы всё, что надо, со временем почувствуете… Ну, а теперь… Я полагаю, что Всенощная в храме, где я служу, скоро подойдёт к концу. Если вы оба не против, я могу вас обвенчать!

Глаза сердечного целителя были ласковые-ласковые и прозрачные-прозрачные. Такие глубокие, всепонимающие, неземные глаза. И Пётр спросил:

— А вы сами, случайно, не пришелец?

— Конечно, пришелец! Я пришёл в ваш мир из другого мира и очень рад, что наши миры пересеклись!

После венчания Антон Алексеевич повёз Петра и Светлану к себе в больницу. В одном из помещений был накрыт стол, их бурно поздравили несколько врачей — друзей Антона Алексеевича. По интонации, с которой всеми произносилось слово «друзья», новобрачные поняли, что врачи являются, скорее, его учениками.

Они пили кагор, ели жареные баклажаны и свекольный салат, какую-то сырную запеканку, и всем было хорошо. Казалось, что все знают друг друга давным-давно. Умел сердечный целитель открывать и располагать друг к другу сердца людей!

По дороге в храм Света объяснила Петру, что отец Антоний сказал, что является пришельцем из другого мира, метафорически, но милиционер всё равно смотрел на главврача с подозрением. Тот действительно смахивал на инопланетянина. Чувствовалось, что он на дух не переносит уважаемые народом Земли пословицы: «хочешь жить, умей вертеться», «каждый сам куёт своё собственное счастье», «не подмажешь, не поедешь» и прочие.

Потихоньку все врачи-ученики разошлись, и они опять остались втроём.

— В юношестве я был воинствующим атеистом, — сказал сердечный целитель, выпив ещё полбокальчика кагора. — При Брежневе особых гонений на Церковь не было. Ну, прорабатывали всех верующих кэгэбэшники, ну, не давали людям с высшим образованием поступать в духовные семинарии. А вот я считал, что всех попов надо расстреливать. Мол, раз они верят в бессмертие души, то пускай побыстрее отправляются в свой рай, незачем других людей своими иллюзиями кормить. Надо лечить живых людей, а не молиться покойникам. Представляете, мои милые, что бы я сделал тогда с человеком, который сказал бы мне, что я в пятьдесят лет сам стану священником?

— И как вы пришли к вере? — спросил Пётр.

— Через любовь. Ещё когда готовил материалы для кандидатской, я обратил внимание, что терапия сердечных заболеваний продвигается гораздо успешней, если в лечении присутствует составляющая любви. Если у больного были близкие, я стал убеждать их согреть своего родственника теплотою своего сердца. Если не было, сам старался, как мог, возлюбить своего пациента. Сердце у меня было злое, но я делал над собой усилие, потому что считал, что поставить на ноги пациента как можно быстрее — мой святой долг. Я заставлял себя обращаться к пациентам ласково, смотреть на них любящим взглядом, утешать, как могу. Постепенно ласковое отношение перешло и на весь медицинский персонал. Медсёстры, которые прежде при виде меня вжимались в стены, стали забрасывать меня подарками и называть за глаза «доктором Айболитом», друзья-кардиохирурги просили присутствовать на операциях, чтобы они прошли успешно. Вот во время этих операций я и стал потихоньку молиться. Правда, я не отдавал себе отчёт, кому молюсь, но прекрасно понимал, о чём молюсь. Я молился не только об исцелении людей, но и об умножении в мире любви, об утешении всех несчастных, об уничтожении энтропии и торжестве жизни. А потом один пожилой врач рассказал мне о Луке Войно-Ясенецком. Я узнал всё, что смог, об этом гениальном враче, лауреате Сталинской премии, ставшем архиепископом, прочитал его книги в самиздате. И через два месяца тайно от всех крестился. Мне было тридцать два года. А уже в сорок два я стал главврачом.

— Уже Союз развалился? — спросил Пётр.

— Да, только-только развалился. Всё разваливалось, а вера возрождалась. Какие чудеса творились! Прославили Иоанна Кронштадтского, затем царских мучеников и Луку Войно-Ясенецкого, и многих из тех, кто пострадал за Христа во время репрессий. Тут и меня мой духовник уговорил рукоположиться. Теперь я исцеляю и лечу, исповедаю и исцеляю, и как-то всё успеваю, даже книги читать. Обязанностей стало больше, и времени стало больше — вот такие чудеса! Ладно, мои милые, отправлю-ка я вас домой, вам завтра рано вставать!

— Мы теперь муж и жена пред Богом, можем лечь вместе, — сказала Света.

— Пойду я лучше на свой диван, — сказал Пётр. — Как-то всё так неожиданно. Говорят, какая-та битва грядёт, на брань надо собираться, к смертному бою готовиться. В таких обстоятельствах лучше детей не зачинать. Разумеешь, супруга моя нежданная-долгожданная?

— Разумею и одобряю, — сказала Света.

Глава 10

Правда-матка

Света втянула Петра за руку в старенькую церковь, которая представляла собой полную противоположность вызолоченному храму. Старые латунные подсвечники с вмятинками и царапинами, софринские бумажные иконы, рассохшиеся деревянные окна, потрескавшаяся дешёвая плитка на полу.

Отец Иларион — белобородый старик могучего телосложения — исповедовал вереницу бабок. Завидев Светлану и Петра, он призывно помахал им рукой. Они дождались, когда священник отпустит очередную бабку, и подошли к нему.

Отец Иларион заглянул в глаза сначала одной, потом другому, благословил их и сказал соответствующим его телосложению могучим голосом:

— Раба Божья Светлана, стань поодаль.

Света безропотно исполнила повеление.

— Исповедуйся, раб Божий Пётр-иудей, — сказал отец Иларион.

— Меня мама воспитывала, она русская, а отец умер, когда мне было около пяти лет, — начал объяснять Иваненко.

— Да пошутил я! — сказал священник вполголоса. — Бабулек моих хочу отвлечь. Пускай посудачат, пока мы с тобой делом будем заниматься. Ну, рассказывай, что натворил!

— Человека убил… — сказал Пётр и замялся.

— Нельзя нести дар покаяния к жертвеннику, пока не примиришься с братом твоим, против которого согрешил! — изрёк отец Иларион.

Пётр выпучил глаза.

— Я рад бы, но…

— Никаких «но»! — на весь храм провозгласил старик. — Лазарь, иди вон из алтаря!

Пётр увидел, как боковая дверь в алтарь приоткрылась, и оттуда вышел улыбающийся Алексей в стихаре. Куча воспоминаний набросилась на милиционера. Голова закружилась, а внутри левого уха кто-то отчётливо произнёс: «Не верь ему, это призрак!»

— Этого человека ты убил? — спросил отец Иларион вполголоса.

— С виду очень похож, — осторожно сказал Пётр.

— Он это, не сомневайся. Ну, проси прощения!

И Пётр, сам от себя такого не ожидая, кинулся Алексею в ноги и стал просить прощения. Спустя секунду Алексей тоже упал на колени и стал просить прощения у Петра. Так, стоя на коленях, они и обнялись.

— Ну, теперь и Бог вам грехи против друг друга отпустит, — сказал отец Иларион, поднимая обоих своими сильными руками на ноги. — Да, обстоятельная нам предстоит беседа после Литургии.

Уже без всяких демонстративных жестов старик исповедал Петра, затем Светлану, благословил их причаститься, а потом опять переключился на своих бабушек, из среды которых до сих пор раздавались возгласы: «да, конец света скоро», «точно, если иудеи к Богу идут», «наверно, Илия уже спустился на Землю».

Всю Литургию Пётр был как во сне, даже как будто видел себя со стороны. Алексей был абсолютно живым и постоянно бегал с клироса в алтарь и обратно. Светлана была погружена в себя.

Пётр причащался первый раз в жизни. Ничего особенного он не почувствовал, только какой-то старый заскорузлый камень вроде как упал с души.

Когда все поцеловали крест, и прихожане разошлись, отец Иларион, Пётр, Светлана и Алексей пошли в прихрамовый домик. Там накрывала стол какая-то до боли знакомая девушка в платочке. «Да это же Ольга! — осенило Петра. — Вот тебе и вдова!» Супруга Алексея никак не отреагировала на их приход и по знаку священника вскоре куда-то испарилась.