Боевой гимн - Уильям Форстен

Калин поднял вверх руку, признавая правоту слов Эндрю.

— Я знаю, дружище, я знаю. Но если я попрошу об этом Конгресс, они сдерут с меня шкуру. Десять тысяч рабочих нужны нам здесь. Эти люди смогут поднять сто тысяч акров целинных земель и обеспечить высокий урожай зерновых, или построить хорошие дороги, или заготовить тысячи кубометров древесины.

— Если мы не будем готовы к войне, нам нечего будет защищать, — возразил Эндрю. — Давай хотя бы протянем железную дорогу до Ниппона! Там живут как минимум четыре миллиона человек, а это даст дополнительно десять-пятнадцать корпусов после того, как мы вооружим и обучим их воинов.

— Ты хоть понимаешь, какая буря разразится в Конгрессе? — закричал Калин. — Их же больше, чем нас и римлян вместе взятых!

— А, так вот в чем все дело, — ехидно проронил Эндрю. — Только бы не сделать ниппонцев избирателями, пусть их лучше съест орда.

Калин гневно вскочил на ноги.

— Как ты мог такое сказать! — осуждающе воскликнула Кэтлин.

Эндрю переводил взгляд с жены на Калина и обратно. В глазах старого друга были гнев и боль.

— Прости меня, Калин, — сказал Эндрю. — У меня это сорвалось с языка.

Слова застыли у президента в горле, и он судорожно кивнул головой.

— Калин, мы будем противниками на предстоящих выборах. Я думаю, что это неизбежно. Кроме того, в этом заключается сама суть Республики. У нас разные точки зрения на то, как достичь одной и той же цели — безопасности нашего народа.

— Если ты будешь баллотироваться, то тебе придется подать рапорт об отставке, — констатировал Калин.

Эндрю грустно склонил голову. Это решение далось ему с трудом. Он носил мундир уже свыше десяти лет. То, что теперь ему придется повесить форму на гвоздь, во многом пугало Эндрю. Жалование, которое Кэтлин получала как заместитель начальника медицинской службы армии, поможет им продержаться первое время, но ежедневные военные заботы, свалившиеся на его голову еще летом шестьдесят второго в Огасте, штат Мэн, — да, отказаться от всего этого будет непросто.

— Когда ты собираешься объявить о своем выдвижении? — спросил Калин.

— Я думал сделать это после ноябрьских выборов в Конгресс.

— Хорошо. Пожалуй, так будет лучше всего.

— До того момента, согласно Конституции, ты являешься моим начальником, и я буду беспрекословно выполнять все твои приказы.

— Ты уже присмотрел себе преемника?

— Я думал о твоем зяте.

— Винсент? Боже милостивый, да ему ведь всего двадцать семь!

— Зато его уважает каждый солдат и на Руси, и в Риме. Не беспокойся, Пэт будет за ним присматривать и не даст парню натворить глупостей.

— Народ решит, что я пропихиваю своего родственника.

— Он лучше всех подходит для этой должности, Калин, — улыбнулся Эндрю. — Поверь мне.

— Ладно, я обдумаю твое предложение.

— Калин, я хочу попросить тебя еще об одной вещи.

— И о чем же?

— Дирижабль. Он будет готов к полету через месяц. Давай запустим его на бантагскую территорию.

Калин удивленно вытаращился на него и замотал головой.

— Ты что, забыл послание их кар-карта? Мы их не трогаем, и они нас не трогают.

— Тогда объясни мне, почему на границе у нас погибло уже пятьсот человек?

— Приграничные стычки с народом, с которым мы раньше воевали, дело обычное. Но полет над их территорией — это уже совсем другой разговор.

— Это прояснит многие вопросы раз и навсегда, Калин. Или мы узнаем что-нибудь, подтверждающее ненадежные слухи, или обнаружим на юге голую степь. Послушай, я надеюсь, что там ничего нет, но если бантаги что-то замышляют, вовремя полученное известие может спасти нашу страну от гибели.

— За такие дела мне в Конгрессе голову оторвут.

Эндрю немигающе смотрел Калину прямо в глаза.

— Сэр, сейчас вы президент, и решение за вами.

Лицо Калина исказила гримаса гнева.

— Наши пилоты могут лететь на высоте десять тысяч футов, — торопливо добавил Эндрю. — Если там никого нет, их даже не заметят. И по правде сказать, сэр, даже если бантаги их засекут и заявят протест — да черт с ними. В конце концов у них уйдет несколько недель, а то и месяцев, чтобы связаться с нами, а тогда мы сможем сказать, что это гнусная ложь.

Произнося эти слова, он краем глаза следил за Кэтлин, не зная, какой будет ее реакция на то, что он подстрекает президента к обману.

— Ты и в самом деле считаешь, что там что-то есть?

— Да, сэр, и если это так, то чем раньше мы обо всем узнаем, тем лучше.

Калин медленно встал с кресла и нахлобучил свой цилиндр.

— Проклятье, давайте сделаем это. Но только чтоб это был один полет, и никому ни гу-гу, особенно в Конгрессе, а то партия «Дом превыше всего» возьмет нас за горло.

Самостоятельно открыв дверь, президент вышел из дома Кинов и растворился в тумане.

— Надеюсь, что ты прав, а я нет, друг мой, — прошептал ему вслед Эндрю.

Глава 3

— С Богом, ребята. Начали!

Ганс не удержался и бросил нервный взгляд через плечо. Стенка, в которую упиралась плавильня, загораживала ему вид на ряд «беличьих колес». В углу цеха было темно, и эта темнота только усиливалась за счет высоких куч угля, черных стен и потолка, покрытого густым слоем въевшейся копоти. Третья печь была холодной; рабочие, находившиеся внутри нее, вычищали последние остатки пепла и шлаков. Воздух был наполнен ядовитыми испарениями, от которых слезились глаза. Обстановка благоприятствовала их замыслам. Наблюдатели, расставленные в цеху, сигнализировали, что все спокойно. В этот момент в здании находились всего трое надсмотрщиков-бантагов, и они торчали у главного входа, следя за рабочими, грузившими на поезд рельсы.

Карфагенянин с жутким лязгом ахнул киркой по полу, в воздух взметнулись крошки строительного раствора, и Ганс вздрогнул. Люди из бригады Кетсваны, энергично грузившие уголь в большие плетеные корзины, загалдели и заскрежетали по полу лопатами, но им все же не удавалось полностью заглушить характерные звуки ударов киркой.

Стараясь скрыть волнение, Ганс двинулся прочь от плавильни, шепча по дороге рабочим, чтобы они перестали грузить уголь в таком высоком темпе, иначе их активность может показаться подозрительной. Люди внутри печи вовсю гремели кирками и лопатами, и, отойдя от плавильни на тридцать шагов, Ганс облегченно вздохнул. На таком расстоянии шум от кирки, вскрывающей пол, совершенно сливался с обычной какофонией, царящей в кирпичном здании.

Вдруг стоявший неподалеку наблюдатель вытащил из-за пазухи грязную тряпицу и вытер ею лицо. Это был сигнал тревоги. Ганс пригляделся и увидел, как из облака дыма проступила демоническая фигура надсмотрщика.

Черт возьми! Это был Уктар. Бантаг был невероятно глуп и именно поэтому представлял нешуточную опасность. Если Уктару казалось, что какой-то скот умнее его, он обязательно должен был помучить, а то и убить того, кто вызвал его раздражение. К тому же у Уктара была отвратительная привычка подолгу стоять рядом с рабочими и смотреть, как они надрываются. Иногда он мог проторчать так час или больше, прежде чем двинуться дальше. К тому времени рабочие начинали буквально валиться от усталости, потому что угрожающий взгляд бантага вынуждал их трудиться в бешеном темпе. Если он на этот раз остановится около угольной кучи, они не смогут закончить пробивку тоннеля до окончания очистки печи и ее нового заполнения. Это будет означать задержку работы минимум на неделю, а чутье подсказывало Гансу, что если на Праздник Луны будут отобраны люди, посвященные в тайну побега, кто-нибудь из них обязательно выдаст их секрет в надежде спасти свою жизнь.

Уктар замедлил шаг и остановился рядом с четвертой плавильней, наблюдая за тем, как рабочие готовятся к выплавке. Он находился всего в тридцати ярдах от них. Ганс проглотил комок в горле и поманил к себе Григория.

— Скажи нашим, чтобы продолжали работу.

Глаза Григория расширились от удивления.

— Но ведь он может услышать!

— Мы заглушим эти звуки. Если нам придется останавливаться каждый раз, когда поблизости окажется один из бантагов, мы никогда не закончим. Этот тупица ничего не заметит.

Ганс старался, чтобы его голос звучал бодро, но от напряжения у него судорогой свело живот.

Григорий сделал знак наблюдателю, который спрятал свою тряпку обратно за пазуху.

— Больше не давай отмашки, если только он не подойдет к тебе вплотную, — шепнул Ганс своему человеку и продолжил обход.

Он медленно пересекал цех, нацепив на лицо маску невозмутимости. У входа одна бригада рабочих загружала на платформу последнюю партию рельсов, а их товарищи, пыхтя, оттаскивали обратно в цех тяжелые тачки с деревянными колесами.

Около открытых ворот, уперев руки в бедра, стоял Карга, а рядом с ним пленник-писец заполнял сопроводительные бумаги для отправки груза. Закончив, писец согнулся в поклоне и, дрожа, ждал распоряжения надсмотрщика. Карга пролаял ему команду, и человека как ветром сдуло. Ганс тоже двинулся было дальше.