Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник) - Вячеслав Ладогин

Венок магистралов

М

Я, Оля, пил, конечно неспростаЯ до Москвы не пил – хоть рядом пили,Меня ведь здесь в метро дубинкой били.И называли, Оля, лимита.

А жил я не за пазухой Христа,В чужой квартире. Из меня лепилиМужского Галатея. Те места,Что отличались, боги сохранили.

И здесь и в Петербурге я чужой.Как летчик самолета над тайгой,Как беженец столиц бомж – небожитель.И вот вхожу к тебе оправив китель

Прости, что этот стих был прост, как чох.Зато вилял хвостом, как кабыздох.

M(1)

Я, Оля, пил, конечно не спростаЯ с горя пил и от непониманьяНо совесть? Совесть у меня чистаХотя пойду я в храм на покаяньеТы спросишь – пил я вина? Нет – спиртаЯ офицер, хоть небольшого званьяИ посещал я злачные места,Чтобы унять души своей исканья.Я, Оля, иногда пишу стихиМне грустно так становится пороюЗабыл я что такое чахокбилиВообще – то я люблю котел ухиОпустошить с компанией честною.Я до Москвы не пил, хоть рядом пили.

М(2)

Я до Москвы не пил, хоть рядом пили.А здесь – да что тут, Оля, рассказать,Тебе я или предлагаю, илиЗапить, или беседу завязать,

В том смысле – развязать язык и в стилеМне возражать, как любишь, в полстолаБюст Боратынский с Пушкиным слепили —Два локтя, подбородок – как милаТы стала – козочка в обличье женском,Московским взглядом, полу-деревенскимХранишь ты весь комфорт твоих идиллий,И смотришь на мою персону в обаТяжка обуза северного сноба.Меня ведь здесь в метро дубинкой били.

М(3)

Меня ведь здесь, в метро дубинкой били.Я вспомнил, что я помню два лица —Одно из них – с усами наглеца,И с кожей щек оттенком в перец чили,Другое – сборище как снежный садКрасивых черт с брезгливыми тенями,Чтоб не подумалось, что он Де Сад,Но и маркизом быть над всеми нами,Скотами рынка, преступленья чьиРасследовать устало и печально —Долг юноши, защитника любви,И на дубинке оттиск обручально-Го вжат кольца. Свистит дубинка та,И называли, Оля, – лимита.

М(4)

И называли, Оля, лимита.Отцов прославленных известным ходомИстории надменные потомки, м-даИ улыбнулся шанс им стать народомГоспод рабам, чья участь – нищета.От русских не спастись своим исходом,И власть опричнины, и дым костраКуда теперь? Уходим дымоходом.На посошок прости их протопопДай скорбной прозы слопать этим рожам,Пахуч твой древне русский, как укроп,В щах свежего капустного листаИстории России. Подытожим.А жил я не за пазухой Христа

М(5)

А жил я не за пазухой Христа.Оля, не червь я в яблоке едемском.В горах не пас я триста лет гурта,Пчел не водил на хуторке под N-ckom.На Курщине не скрещивал сорта.На Умбе розовую семгу с плескомЯ не поймал не разу, жизнь не та.Не та и рыба. Провисает леска.В моей руке, точней в руке моей,И не в моей точней. С рукой чужоюЯ спутал свою руку над МосквоюВид из окна, рассвет. Уж кони сбилиЛед с башен. Братец Феб, щади коней.В чужой квартире из меня лепили.

М(6)

В чужой квартире из меня лепилиКекс, дабы бы ковырять изюм души,Козюли, сладкие на вкус, попиленЯ щеголял обличием лапши.Пляши, пельмень, раз зубы закадрили.Пельмень – пляши, хор – пой, поэт – пиши.У пиццы есть двойник – зад гамадрилий.Мы горячей в любви чем беляши.Желток яичный опекай пеструхаО чреве пирога пекись стряпухаТак пекарь Франсуа учил, сестраНа яйцах срубим в лавке по процентуВ духовке же румянец сквозь плацентуМужского галатея те места.

М(7)

Мужского гапатея те места.Зовутся хер, скажу тебе, старуха.В душе, где наступили холодаВсе гулко, ясно, через чур уж сухоПыль белая, была и ты водаСколь ты несла для носа, глаз и ухаВорона скачет, пишет никогдаИ эхо, и не молкнет оплеухаУходит не оглядываясь ЛотОт берега, как гневный кашалотА за хвостом пустыня солянаяА перед усом буря вод, войны лиОгонь, обломки зданий, тех я знаюЧто отличались, Боги сохранили.

М(8)

Что отличались, Боги сохранили.Черты зимы какой-то не земнойЧерты лица зимы на бумвиниле,Оттиснутые беленькой фольгой.О, нет, не серебро, нет алюминийИ сел на это супер, как влитойКак сел на тень сознанья снег седой,Как бабочка сидит на книжном мыле,Звучит шоссе, И никого вокруг.Г. А. Иванов едет в ПетербургС французским утюгом и со штанамиПогружен в кузовок тремя томамиИ думает повеса молодойИ здесь и в Петербурге я чужой.

М(9)

И здесь и в Петербурге я чужой.Себе и остальным. Я заключенный.В себя. Навеки разлучен с любойДушой. Перед Землей, иконой.Я жгу свою лампаду шаг земной,А в легких тихий воздух небосклонныйКолышется невидимой волнойИ веткою свисает благосклоннойЦветам числа нет, или счесть их леньПонятно, ветка эта не сиреньВ виду имеет автор звезды небаИли какой кошмар в саду Эреба.А то вдруг вспомню Ленинград ночной,Как летчик самолета над тайгой.

М(10)

Как летчик самолета над тайгой.Когда динамик хрюкнет, что твой боров,Испортит связь, оглушен, знаш, вьюгой,Являюсь я лишь зрителем приборовМне облачность закрыла видовой,Простор. Погода выказала норов,Куда летишь ты, самолетик мой,Какой тебя, сиротка, примет город?Ни Китежбург ли – прошлый Ленинград,Сокрывшийся под Ладожской водою,Чтоб не германо-говорящий гадНе вполз на Невский с гусениц ордоюШепчу, посадки, Китеж, мне дадите ль?Как беженец столиц, бомж – небожитель.

M(11)

Как беженец столиц, бомж небожитель.Алкивиад, собака, взял венок,Венок померив снял, другой увидел,Второй надел, и он нам не помог.Корону мне померить разрешите?Да отчего ж не спробовать, сынок,Вороны любят блеск, и вы любитеСказал мне чей-то тихий шепоток.И вот я, Ольга, пробую коронуНапоминаю сам себе ворону,И клювом папиросочку куря,А лето что ж, дойдет до января,Покроет снег древа, как победитель,И вот вхожу к тебе, оправив китель.

М(12)

И вот вхожу к тебе оправив китель.Сын лейтенанта Шмидта, Срань фон ДраньОбдолбанный Молдавии ОвидийВ столицу понаехавшая дрянь.То хорошо, что сапоги хоть вытер,А то припруся то в позднять, то в раньЗвоню, как только телефон завиделИ громко говорю: Здорово, Сань!Здорова, Сань, как сам? Ниче? Ну ладно,Как там? Как здесь? А че? Ниче? Прохладно.Че ты купил, какого, блин, Сенеку?Античка, снова Грека через реку,И ржет своим остротам дурачокПрости, что этот стих был прост, как чох

М(13)

Прости, что этот стих был прост, как чохНе чох я выразить им попытался,Не человеческий обычный вздохКоторым бы твой атрибут питался.Ни «Чудо-ягода» ни «Добрый» сокИ ни «J7» не подразумевалсяОль, это был лишь воздуха кусок,Каким ты был, таким ты и остался.Тень от степного сизого орла,Или отца, что на челе у сынаПрозрачностью раздумий прилеглаПод озорной мотив «Москвы-Пекина».Городовой японский или бог,Зато вилял хвостом как кабыздох.

М(14)

Зато вилял хвостом, как кабыздох.Я, со своим стихом дружа, пера яИз птиц надергал на подушку, чтобТебе Морфей тебе шептал вокруг шныряяТо стих один, то стих другой – прыг-скокС тобою проводивши вечера, яУзнал себя получше и, как догНесу сонеты гордо выступаяИ мраморною шкурою лоснясь,И каплею слюны искрясь – искрясь.Следы когтистых лап – мои летаКуда ты в лужу наступил, зазнайкаУбийце-догу говорит хозяйка.Я, Оля, пил, конечно, не спроста.

Примечания

1

Возможно чтение «Ну, за детей!»

2

«Сайгон» – кафе при ресторане «Москва» на углу Невского и Владимирского проспектов служило местом собраний трех поколений ленинградской богемы и является своеобразным памятником культуры.

3

В том числе там собирались и любители Горация.

4

В период крушения империи на месте кафе был открыт магазин элитной сантехники.

5

В советское время игра на блок-флейтах и пр. в «Сайгоне» преследовалась, но не смолкала.

6

Специальный «маленький двойной» кофе в «Сайгоне» заваривали известные по именам всему Ленинграду работницы, их искусство сравнивалось, они следили, чтобы очередь к одной из них была длиннее, чем к другой. Строка же представляет собой цитату из популярного в то время автора-исполнителя Б. Г. В оригинале звучит: «и горький дым, и горький чай», так как у известного поэта всегда не хватало денег на кофе.