Отверженные - Виктор Гюго

Мариус прибавил твердым голосом:

— Я его знаю.

Такое заявление удовлетворило всех. Анжолрас, обращаясь к Жану Вальжану, сказал:

— Добро пожаловать! — а затем прибавил: — Вы знаете, что здесь все ждут смерти?

И Жан Вальжан, не отвечая, стал помогать спасенному им человеку надеть снятый с себя мундир.

V. Горизонт, открывающийся с высоты баррикады

В этот неумолимый час в этом роковом месте общее положение было таково, что в душе Анжолраса возникло целое море печали. То был итог его чувств и равнодействующая всех настроений товарищей по баррикаде.

Анжолрас испытывал полноту революционности, и все-таки он был недоволен, чувствуя, до какой степени революция носит незавершенный характер. Он по взглядам был чересчур сродни Сен-Жюсту и, быть может, недостаточно оценивал Анахарсиса Клотса, однако его ум в обществе друзей Абецеды в конце концов подчинился некоторому намагничиванию идеями Комбферра. Прошло время, и он расширил пределы догматической ограниченности и вышел на широкую дорогу учения о прогрессе. Потом он пришел к заключению, что окончательная эволюция, завершенная и великолепная, будет состоять в том, что великая французская республика станет исполинской республикой человечества. Что касается до немедленных средств ее осуществления, то, раз был дан могущественный толчок, необходимо было насильно продвинуть ее вперед. В этом случае он не внес ничего нового: он остался в пределах той эпической и страшной школы политики, которая кратко выражается словами «Девяносто третий год».

Анжолрас стоял на каменной ступеньке, опершись одним локтем на дуло своего карабина. Он размышлял и вздрагивал, как на сквозном ветру: место, где царит смерть, вызывает такую дрожь. Его глаза, полные внутреннего созерцания, излучали потоки какого-то сдержанного огня. Внезапно он поднял голову, откинул назад свои светлые волосы, словно легендарный дух, плывущий на квадриге из звезд, или подобно разъяренному льву в пламенном ореоле своей гривы, и воскликнул:

— Граждане! Взгляните в будущее! Что мы видим в нем? Улицы городов, залитые светом, зеленеющую землю, братство народов, справедливость людей, стариков, благословляющих детство, прошлое, примиренное с нынешним днем, мыслителей на свободе, полную свободу убеждений. Человеческая совесть станет божественным алтарем, не будет ненависти, братство в школах и мастерских, труд, доступный для всех, — труд не как наказание, а как законное право, мир без войн, без пролития крови! Покорить материю — вот первый шаг, осуществить идеал — это второй. Подумайте о том, чего уже достиг прогресс. Некогда первые человеческие расы с ужасом видели перед собою гидру на поверхности вод, драконов, изрыгающих огонь, грифонов — этих чудовищ воздушной стихии, которые имели орлиные крылья и когти тигров. Страшные звери царили над людьми. И, однако, человек расставил им сети — эти священные сети разума — ив конце концов покорил этих чудовищ. Гидру мы назвали пароходом, дракона мы назвали паровозом, не сегодня завтра мы овладеем грифоном: мы уже держим в руках секреты воздушного баллона. Настанет день, когда эта Прометеева работа будет закончена и человек заставит служить своей воле эту троицу древности, он станет господином воды, огня и воздуха. Он станет царем стихии, соперником древних богов. Так смелее вперед! Граждане, куда мы идем? С точки зрения прогресса власть науки должна стать единственной силой общества. В науке истина обнаруживается так же естественно, как свет с наступлением дня. Мы стремимся к единству народов мира, мы стремимся к человеческому единению. Долой выдумки! Долой паразитизм! Действительность управляется истиной — вот наша цель. Цивилизация должна занять вершины Европы, а потом она должна стать в центре материка в качестве мирового парламента разума. Нечто подобное мы видели уже однажды. Амфиктионы{515} дважды в год сходились то в Дельфах, то в Фермопилах. Европа должна иметь своих амфиктионов, а потом земной шар должен иметь своих амфиктионов. И Франция в своих недрах носит зачатки этого великого будущего. XIX век выносил в себе этот плод, и то, что грезилось Элладе, достойно того, чтобы быть осуществленным Францией. Послушай меня ты, Фейи, честный рабочий, сын народа, ты — сын всех народов, и я чту тебя за это. Да, это ты отчетливо видишь грядущие времена. Да, ты прав во всем! Ты — сирота, у тебя нет ни отца, ни матери. Да, Фейи! И ты сделал своим отцом человеческое право и своей матерью — чистую любовь всего мира. А теперь ты пришел сюда умереть, то есть получить триумф. Граждане, что бы ни случилось сегодня — будь то поражение или наша победа, все равно мы творим революцию. Так же, как пожар освещает город, революция озаряет ярким пламенем человеческий род. Какую революцию мы совершаем? Я сказал уже — революцию Правды. С политической точки зрения существует только один принцип: верховная власть человека над самим собой. Эта верховная власть зовется Свободой. Там, где две или несколько таких властей вступают в союз, там начинается государство. Но в этом свободном союзе нет никакого отречения. Каждая такая верховная власть добровольно идет навстречу сама себе, чтобы создать общественное право, а совокупность уступок, совершаемых каждым, создает то, что называется Равенством. Общественное право есть только покровительство, излучаемое на право каждого отдельного лица. Это покровительство общего над частным называется Братством. Точка пересечения всех этих отдельных суверенитетов, сходящихся вместе, называется Обществом. Эта точка пересечения, становясь соединением, превращается в узел и называется социальной связью. Иные называют это Общественным договором. По смыслу слов это одно и то же. Если Свобода есть вершина, то Равенство есть основание. Но согласимся с тем, граждане, что Равенство не стрижет все деревья под один уровень, в обществе одновременно существуют огромные побеги травы и, наоборот, малорослые дубы. Естественно уравновешиваются все явления соперничества, все имеют право на совершенствование, все голоса имеют одинаковый вес. Равенство имеет свой орган: бесплатное и обязательное обучение. Право на грамоту — с этого нужно начать. Первая ступень обучения должна быть обязанностью каждого, вторая школьная ступень должна быть всем открыта. Одинаковая школа дает обществу равных людей. Да, обучение! Просвещение! Свет! Все из него выходит, и все к нему возвращается.

Граждане, XIX век велик, но XX будет счастливым. В нем ничто не будет напоминать старинной истории. Нечего будет бояться, исчезнет все, чего боится наше время: исчезнут завоевания, нашествия, соперничество вооруженных наций, грубое нарушение международных законов, зависящее от неудачной царской свадьбы или от рождения нового наследника в какой-нибудь деспотии, исчезнут дележи народов на конгрессах властей, расчленения, происходящие вследствие прекращения какой-нибудь династии, битвы двух религий, сшибающихся лбами подобно глупым козлам. Исчезнут голод, эксплуатация, проституция от голода, нищета от безработицы, эшафоты и казни, и все виды разбоя, совершающиеся в глухом лесу нынешней действительности. Этой действительности не станет — люди станут счастливыми. Человеческий род будет исполнять свой закон так же, как земной шар подчиняется своему, гармония воцарится среди душ, как среди звезд: душа будет тяготеть к правде, как планета к светилу.

Друзья мои! Нынешний час — тот час, когда я вам говорю, очень печален и мрачен, но и мы покупаем будущее. Революция вносит за него выкуп. Человеческий род освободится, развернется и утешится! И мы утверждаем это, мы обещаем здесь на этой баррикаде. Откуда же раздастся голос любви, если не с высоты самопожертвования? Товарищи и братья! Здесь происходит союз тех, кто умеет думать, с теми, кто много страдает. Эта баррикада сделана не из камня, не из железа, не из дерева. Две глыбы здесь превратились в одну: одна глыба — это идеи, а другая — это человеческое горе. Отчаяние встречается с идеалом. День сливается с ночью и говорит ей: я умру с тобою, но ты снова родишься вместе со мной. Когда иссякнет безнадежность, то вера в будущее брызнет искрами. Страдания несут агонию, а идеи — бессмертие. И эта агония и это бессмертие сейчас смешаются и станут нашей смертью. Товарищи; те, кто здесь умрет — умрет в лучах будущего, и мы сойдем в могилу, пронизанную светом зари.

Анжолрас внезапно прервал свою речь, но его губы еще какое-то время шевелились, словно он продолжал говорить сам с собой. Все внимательно смотрели на него, словно стараясь услышать еще. Не было рукоплесканий, но шептались долго. Слова были похожи на дуновение, фепетание живой человеческой мысли в этом шепоте было похоже на тихий шорох листвы.

VI. Мариус угрюм, Жавер лаконичен

Посмотрим, о чем думал Мариус. Но прежде всего нужно припомнить, в каком состоянии духа он находился. Как мы уже говорили, он точно грезил наяву. Он смутно представлял себе то, что происходило перед ним. Над Мариусом, повторяем еще раз, чувствовалось как бы веяние громадных мрачных крыльев, распростертых над умирающими. Он чувствовал себя как бы уже погребенным, и ему казалось, что он смотрит из-за могилы и видит лица живых глазами мертвого.