Собака Баскервилей. Острие булавки (сборник) - Гилберт Честертон

До указанного места было несколько миль, но я отчетливо увидел, как по серо-зеленому склону движется черная точка.

– Идемте, сэр, идемте! – воскликнул Френкленд и бросился по лестнице наверх. – Увидите собственными глазами и сами решите.

Телескоп, довольно внушительного вида аппарат на треноге, стоял на плоской покрытой свинцом крыше. Френкленд приклеился к нему глазом и издал радостный крик.

– Быстрее, доктор Ватсон, смотрите, пока он не перешел через холм!

И действительно, по крутому склону холма с трудом пробирался мальчишка с небольшим узелком на плече. Когда он поднялся на вершину, я совершенно отчетливо рассмотрел на фоне холодного голубого неба его нескладную фигурку, одетую в какие-то старые обноски. Он воровато посмотрел по сторонам, словно проверял, нет ли за ним слежки, и скрылся.

– Ну, что скажете? Прав я или нет?

– Действительно, мальчик. И он явно прячется.

– А почему он прячется, легко догадаться любому твердолобому констеблю. Но только от меня они не дождутся ни слова, и я прошу вас, доктор Ватсон, тоже помалкивать. Ни слова! Вы меня понимаете?

– Конечно, как скажете.

– При таком безобразном отношении ко мне… Я просто уверен, что, когда откроются все факты в деле «Френкленд против власти», по стране прокатится волна негодования. Я ни за что на свете не стану помогать полиции. Им ведь все равно, кого эти негодяи жгут на своих сборищах, мое чучело или меня самого! Как, неужели вы уходите? Помогите хотя бы осушить графинчик в честь такого великого события!

Однако мне удалось отвертеться от его предложения и убедить назойливого старика отказаться от мысли проводить меня домой. Пока он наблюдал за мной, я шел по дороге, а потом свернул и побежал через болото к каменистому холму, за которым исчез мальчишка. Удивительно, как все складывалось в мою пользу. И если мне не удастся использовать на все сто процентов шанс, который подбрасывает судьба, то это произойдет не потому, что мне не хватит заряда энергии или настойчивости.

Солнце уже начинало садиться, когда я достиг вершины холма, поэтому все неровности земли подо мной отбрасывали длинные тени и с одной стороны казались золотисто-зелеными, а с другой – темно-серыми. Далекий горизонт утопал в густой дымке, из которой торчали верхушки гор Белливер и Виксен-тор. Но нигде, куда ни посмотри, не было заметно ни малейшего движения, стояла полная тишина. Лишь большая одинокая птица, то ли чайка, то ли кроншнеп, медленно проплывала по синему небу. Было такое ощущение, что между небесным куполом наверху и огромной пустыней внизу мы с птицей – единственные существа на всем белом свете. От чувства одиночества и унылого вида вокруг на душе у меня сделалось ужасно тоскливо, а когда я подумал о загадке, которую мне предстояло разгадать в ближайшие минуты, у меня пошел мороз по коже. Мальчишки нигде не было видно, но внизу в ложбине между двумя холмами я заметил каменные хижины. Они были расположены по кругу. В середине круга находилась единственная постройка, которая сохранила какое-то подобие крыши и поэтому могла служить убежищем от непогоды. Как только мой взор упал на нее, сердце учащенно забилось у меня в груди. Наверняка именно здесь прячется тот, кого я ищу. Наконец я видел перед собой его тайное убежище… Еще несколько шагов, и я узнаю все.

Приближаясь к хижине с такой осторожностью, с какой Стэплтон подкрадывался бы с сачком к какой-нибудь редкой бабочке, я с удовлетворением заметил признаки того, что это место действительно обитаемо. Между булыжников просматривалась протоптанная тропинка, ведущая к двери, вернее, к полуразвалившемуся проему в каменной стене. Внутри хижины было тихо. Незнакомец мог быть там, но мог и находиться в это время где-то на болоте, занимаясь своими грязными делишками. Нервы мои напряглись до предела. Бросив в сторону недокуренную сигарету, я сжал рукоятку револьвера, стремительно шагнул к двери и заглянул внутрь. В хижине никого не было.

Однако в ней было множество доказательств того, что я шел по верному следу. Определенно, тот, кого я искал, жил именно здесь. Несколько полотенец, завернутых в непромокаемую ткань, лежали на большой каменной плите, на которой когда-то видели сны первобытные люди. С другой стороны находился грубый очаг с остатками костра. Рядом с ним лежала кое-какая кухонная утварь, стояло наполовину наполненное ведро с водой. Куча пустых жестянок указывала на то, что здесь живут уже довольно давно. Когда глаза привыкли к темноте, в углу я разглядел даже кружку и неполную бутылку спиртного. Прямо посередине хижины стоял плоский камень, выполнявший функции стола, а на нем лежал небольшой узелок… несомненно, тот самый, который я видел через объектив телескопа на плече у мальчишки. В узелке оказались буханка хлеба и три жестяные банки, одна с языком, две другие – с персиками. Когда я, внимательно изучив содержимое узелка, поставил его обратно, у меня замерло сердце, потому что на каменном столе я заметил листок бумаги, на котором было что-то нацарапано карандашом. Я поднял его, и вот что я прочитал:

«Доктор Ватсон поехал в Кум-трейси».

Целую минуту я простоял с листком бумаги в руках, пытаясь понять смысл этой короткой записки. Выходит, это за мной, а не за сэром Генри, следил таинственный человек! И следил не сам, а подсылал своего сообщника (может быть, даже того самого мальчишку), и я видел перед собой один из его докладов. Вполне вероятно, что незнакомцу был известен каждый мой шаг, с тех пор как я приехал на болото. Ведь не зря меня не покидало чувство, что мы постоянно находились во власти некой силы; вокруг нас как будто плелась тонкая, но упругая паутина, невидимая до тех пор, пока вдруг не начинаешь понимать, что выбраться из нее уже не удастся.

Если я нашел один отчет, значит, где-то здесь могли быть и другие. Я стал осматривать хижину, надеясь найти их, но не обнаружил ни бумаг, ни чего-либо такого, что указывало бы на личность или намерения обитателя этого уединенного места. Единственное, что я мог о нем сказать, это то, что он – человек спартанского склада и его мало заботят бытовые удобства. Вспомнив недавний проливной дождь, я посмотрел на дыры, зияющие в каменной крыше. Какую же надо иметь перед собой цель, чтобы добровольно оставаться в таком неуютном месте! Кто же он? Враг, пылающий ненавистью, или, может быть, ангел-хранитель? Я дал себе слово, что не выйду из хижины, пока не найду ответ на этот вопрос.

Солнце уже почти село, и весь запад переливался багрянцем и золотом. Свет отражался в далеких рыжеватых лужах, выступающих на поверхности большой Гримпенской трясины. Были видны две башни Баскервиль-холла и размытые клубы дыма над тем местом, где располагалась деревушка Гримпен. Где-то между ними, за холмом, находился дом Стэплтонов. В золотистых лучах вечернего солнца все вокруг казалось тихим и спокойным, но я, обводя взглядом окрестности, испытывал совсем другие чувства. Моя душа трепетала от волнения и ожидания встречи с незнакомцем, которая с каждой секундой становилась все ближе и ближе. Мои нервы были натянуты как струны, но я, преисполнившись намерения довести дело до конца, выбрал внутри хижины место потемнее и принялся терпеливо дожидаться появления ее обитателя.

Наконец я услышал его. Вдалеке послышался отчетливый хруст камней о ботинки, потом еще и еще один. Шаги приближались. Я вжался в самый темный угол и стиснул рукоять пистолета в кармане, намереваясь не обнаруживать себя, пока сам не увижу незнакомца. Вдруг стало тихо, видимо, он остановился. Но через какое-то время шаги вновь зашуршали в мою сторону. На дверной проем легла тень.

– Сегодня чудесный вечер, дорогой Ватсон, – услышал я хорошо знакомый голос. – Право же, вам стоит выйти, здесь намного приятнее, чем внутри.

На миг я остолбенел, не в силах поверить своим ушам. Потом чувства и способность говорить вернулись ко мне, когда я почти физически ощутил, как у меня с души свалилась неимоверная тяжесть. Этот холодный, хрипловатый, ироничный голос мог принадлежать только одному человеку на свете.

– Холмс! – закричал я. – Холмс!

– Выходите уж, – сказал он. – И прошу вас, поаккуратнее с револьвером.

Я, пригнувшись, прошел под грубой каменной перемычкой двери и увидел его. Шерлок Холмс сидел на камне и с интересом всматривался в мое, очевидно, все еще перекошенное от удивления лицо. Он похудел, одежда на нем была довольно потертой, но чистой. В целом вид он имел опрятный и живой. Серые глаза на обветренном, бронзовом от долгого пребывания на солнце лице смотрели живо и лукаво, а твидовый костюм и матерчатая шапочка делали моего друга похожим на обычного туриста. Меня особенно удивили его идеально выбритый подбородок и белоснежная рубашка. Можно подумать, в последнее время Холмс жил не на болоте, практически под открытым небом, а в Лондоне на Бейкер-стрит. Даже в таких условиях он остался верен своей поистине кошачьей любви к чистоплотности.