Скифы в остроконечных шапках - Самуэлла Фингарет

— Настало время подумать о возвращении, — сказал не раздумывая, Гобрий. Очевидно, эта мысль созрела давно.

— Копьеносец прав, — поддержал вазир. — Надо покинуть степь и поспешить с войском к Истру, пока еще не разрушен мост.

— Что ж, друзья, вы решили, и я согласен, — помедлив, сказал Дарий. Мы научились побеждать, но надо уметь и проигрывать, хотя, клянусь Ахурамаздой, эта наука дается мне нелегко, ведь спознался я с ней впервые. Посмотрев на скачущих вдалеке скифов, Дарий добавил: — А раз так, то отступим по всем законам, прибегнув к уму.

Если бы Дарий знал, что клин расстроился из-за дурной приметы, он не увел бы войско. Но мог ли он догадаться, что прошмыгнувший перед построенным клином заяц был воспринят как злое предзнаменование? Только поэтому скифы воздержались от боя.

С наступлением ночи персы разбили лагерь и разожгли костры. Со стороны скифского стана были видны двигавшиеся между огней фигуры. Люди готовили пищу, водили взад и вперед лошадей, привязывали ослов — животных, в Скифии не известных[16]. Этой ночью ослы ревели так громко, что скифские кони беспокойно прядали ушами и вспрыгивали на стреноженных ногах. Наутро скифы узнали, как ловко их провели. Лагерь был пуст; кроме ревущих ослов в нем находилось предательски брошенные царем царей больные и раненые. Протягивая руки они молили о пощаде.

Покинув под рев ослов лагерь, Дарий с войском двинулся к Истру. Настигнуть персов скифам не удалось. Иданфирс рассчитал, что Дарий пойдет по нетронутым землям, где были корм для коней и вода. Так поступил бы он сам. Но Дарий предпочел использовать уже проложенные дороги.

К быстротекущему Истру персы выбрались ночью. Берег был пуст. Середина реки терялась в тумане, и сколько ни вглядывались в черноту, моста нигде не было видно. Воинов охватил страх.

— Мост разрушен, и это конец, — вполголоса проговорил Дарий.

Однако попробуем крикнуть военачальника Гестиея, — сказал Отан. Вспомни, государь, он клялся всеми богами ждать твоего возвращения сколько потребуется, невзирая на узелки.

— Гестией! — понеслось над черной рекой.

— Здесь! — вынырнул зычный голос из повисшего над водой тумана. Ждите до рассвета! На рассвете мост наведем.

Утром все стало ясно. Стража разрушила переправу только с одной стороны. Мост висел над водой, как перебитая пополам радуга. Его сломанный край приходился как раз на середину реки. Там уже суетились люди, восстанавливая разрушенную половину. Вот и вышло, что Иданфирс напрасно посылал свой отряд к быстрому Истру — не попала стрела в намеченную им цель.

— Прости, повелитель стран, что вынудили тебя полночи бодрствовать на диком берегу, — с такими словами, первым пройдя по восстановленному мосту, Гестией бросился к Дарию. — Скифы потребовали, чтобы мы уничтожили переправу. Пришлось порушить мост с их стороны, иначе бы варвары в остроконечных шапках сами бы мост уничтожили, и уж тогда весь полностью.

— Спасибо за верную службу, — сказал Дарий и обнял Гестиея за плечи. — Я твой должник, проси, что хочешь, отказа не будет. Но и у меня к тебе просьба есть. Сделай милость, не упоминай про скифов в остроконечных шапках. Одержал я над ними победу достославную на все времена. Счет на камнях не понадобился: из пехоты почти никто не спасся, из конницы уцелели немногие. Воины! — обернулся Дарий к остаткам своей разбитой армии, выстроенной на берегу. — Запомним скифов в остроконечных шапках?

— Запомним, великий царь!

Дарий невесело рассмеялся и подал знак начать переправу.

22

Тайна железа и стали

Из сомкнутой пасти железных щипцов тянулись четыре серебряных проволоки. Их противоположные концы были крепко зажаты клещами с витыми ручками. Медленно поворачиваясь, клещи свивали проволоку в причудливый жгут.

— По краю пойдет, — сказал Старик.

Он сидел на высоком камне, горбом выпиравшем в траве. Узловатые пальцы крепко держали щипцы. Арзак своими клещами мог свободно вертеть и гнуть проволоку, не боясь, что она сорвется. Украсить край новой серебряной чаши Старик доверил ему.

Чаша стояла тут же, на плите наковальни. Она напоминала готовый раскрыться цветок или утонувшее в листьях яблоко с отсеченной верхушкой. Во всей степи один Старик мог сделать такую чашу. По низу вился узор из круглящихся желобков — листьев, верх украсит серебряный жгут, свитый Арзаком. Но главное будет на круглых стенках. Их ровный блеск послужит нарядным полем для фигур сыновей Таргитая, испытавших однажды по воле отца свою ловкость и силу. Старшему не повезло — тетивой выбил зуб. Средний исхитрился древком пропороть ногу. И только младшему брату, Скифу, тугой и крепкий отцовский лук пришелся как раз по руке.

Живи вековечно память о гордом Скифе! Серебро донесет подвиг героя до самых отдаленных потомков.

— В Ольвии Таргитая называют Гераклом, тот тоже, как Таргитай, побеждал чудовищ, и эллины думают, что Скиф его сын.

Старик потянул жгут. Криво свернувшийся виток расправился и встал в ряд с остальными. Арзак, сказавший о Геракле и Таргитае, прикусил с досады губу. Сколько раз он давал себе слово молчать во время работы. Старик ведь молчит.

Кузню Старик, как всегда, разместил в полете стрелы от кочевья. Он обзавелся новой кибиткой, соорудил новые наковальни и горн. Готовил еду, приносил топливо и раздувал в горне огонь раб и персов. Все было другое. Только лошадь осталась прежней, и после того, как Арзак вернулся, две чалые лошади похожие друг на друга, словно Белоног был отражением Белоножки, снова паслись рядом. Не хватало их прежнего дружка Лохмата.

Трудно было думать о тех, кого не хватало…

— Я закопал ее на краю Ольшанки, — такими словами Старик встретил Арзака, когда Арзак отыскал кочевье, с которым продвигался Старик. Старик и раньше менял места пребывания, то с одними походит, то к другим перейдет.

«Оборотень», — говорили о нем люди и пугали им малых детей, но, завидя кибитку и горн вблизи своего кочевья, кричали радостно: «Старик приехал! Смотрите — Старик!»

Приезд Старика означал, что помятые щиты будут выпрямлены, прохудившиеся котлы залатаны. Появятся новые гривны с конями, летящими неутомимо, как солнце, будут бляшки с пантерой, свернувшейся кольцом, как на луне. Без Старика степь не степь и скифы не скифы. Каждый знал, что заговоренные Стариком разящие без промаха наконечники помогли прогнать персов. Ходили даже слухи, что Золотую пантеру бог войны — Меч передал Иданфирсу через Старика. Степь была полна рассказами о своем мастере. Все знали, где он находится. От кочевья к кочевью люди указывали Арзаку дорогу.

— Я вырыл яму наверху обрыва, — продолжал говорить Старик. — Сколько нашлось браслетов и гривен — все надел на нее. Лепешки у него положил, горшочек меда поставил.

Арзак не удивился, что Старик прежде всего заговорил о Миррине. Давно, десять лет назад, Старик вынес Миррину из кровавой лужи, и она стала ему как дочь.

— В Ольшанке обрыв крутой. Ни человек, ни зверь не разроют яму, добавил Старик. Редко он произносил подряд так много слов.

— Одатис спасла, а сама погибла, прошептал Арзак. — Ксанф сказал, что, когда станет мастером, его первой работой будет плита с изображением Миррины. Миррина будет стоять в эллинском платье, с покрывалом на опущенной голове. Филл сказал, что Миррина стала звездой, и мы зовем Мирриной звезду у Ковша.

— Кто эти люди? — спросил Старик.

Арзак рассказал и про сонное зелье Ликамба, и про то, как подкоп вели, и как в Ольвию добирались:

— Когда Одатис проснулась, она долго спрашивала: «Арзак-окс, мы в царстве Вечности? А почему ты здесь, разве ты тоже умер? А кто эти чужеземцы?» Я ей все рассказал, как тебе рассказываю. Я сказал: «Миррина дала тебе жизнь и за это сама поплатилась жизнью. Не забудь свою мату. Не забудь свою родину-степь во второй своей жизни среди эллинов. Ксанф и Филл будут тебе защитой и братьями» Одатис заплакала. Я сам чуть не плакал, когда мы добрались до места и наступило время расстаться.

— Одатис ушла, — проговорил Старик. Что заключалось в этих словах? Рад ли Старик, что Одатис спаслась, или, может быть, осуждает, что посмели нарушить покой кургана?

— Одатис в степь не вернется, — сказал Арзак. — Она останется в доме врачевателя Ликамба. Она для него словно тень Миррины, он зовет ее «дочь». Лохмат скулит, но и он не вернется, ни за что не покинет Одатис.

Старик тяжело посмотрел из-под насупленных бровей. Он сидел на горбатом камне. Во все стороны растекалась степь. Война сюда не заглядывала, и трава стояла высокая, человеку по пояс, пересыпанная цветами, как золотые бляшки самоцветами. С пестрых венчиков вспархивали мотыльки. Прыгали кузнечики, проносились жесткокрылые стрекозы. Все звенело, сверкало, радовалось.