Ирландский обет - М. Джеймс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда на сцене поднимается занавес, я нетерпеливо поворачиваюсь к нему, желая узнать, что Лиам выбрал для нас, чтобы посмотреть вместе. И тут воздух наполняют первые нотки Лебединого озера, и я замираю на месте.
Нет. Нет. Нет.
Кажется, что музыка воздействует на мои чувства, вид балерин на сцене пронзает меня, как будто каждая из них по отдельности держала нож и вонзала его мне в грудь. Я не была на балете со времен Франко, не слушала оркестровую музыку, не смотрела его и не просматривала свои старые видео, и даже не прикасалась к стопке пуант и тюля, которые все еще были в моем шкафу до того, как я покинула свою старую квартиру.
Я не смогу этого вынести, ни чего-либо из этого. Уже первые ноты звучат как пощечина, жгучее напоминание о том, что то, что я когда-то любила превыше всего, чему я отдала свое сердце и душу, потеряно для меня навсегда. Неважно, насколько я исцелена, как далеко я продвинулась в этом, какое признание я нахожу, я никогда, никогда больше не буду танцевать на такой сцене. Я никогда не надену атласные туфельки, потому что ноги так исковерканы, что с ними не могли сотворить ничего, что могли бы сделать танцы. Я никогда не обмотаю атласные ленты вокруг лодыжки, никогда не почувствую, как сминается тюль под кончиками пальцев, как натягивается купальник на мое тщательно отточенное тело. Даже самые худшие моменты… боль, изнеможение, беспокойство, удары в спину из-за деталей, я тоже никогда больше этого не испытаю.
Я должна была быть на такой сцене к настоящему времени. Я бы закончила университет в Нью-Йорке, заняв место, на которое, как мне сказали, я претендовала в качестве примы. Я танцевала партию Одетты на сцене Манхэттена, толпа казалась размытым пятном, когда я танцевала, прыгала, делала пируэты, кружилась, когда чьи-то руки поднимали меня в воздух, когда музыка овладевала мной, и я становилась такой, совсем ненадолго, растворяясь в магии всего этого.
Больше никогда. Больше никогда. Никогда, никогда, никогда…
— Ана? Ана! — Я смутно слышу голос Лиама и понимаю, что зажала уши руками, отворачивая голову от сцены, чтобы не видеть их. Он тянется ко мне, но я отстраняюсь, чувствуя, как мое сердце рвется, как бумага, когда я смотрю на его серьезное, обеспокоенное лицо и понимаю, что он сделал это не нарочно. Он не хотел причинить мне боль. Он просто не знал, что это сработает. И почему-то это кажется таким же ужасным.
— Я не могу, — шепчу я. — Я не могу, я не могу… — Я поднимаюсь со своего места, слепо ковыляя к занавесу, ведущему из нашей ложи, мои ноги в туфлях с ремешками внезапно заболели. Я чуть не падаю, когда протягиваю руку, чтобы сорвать их, сжимая их в руке, как Золушка, убегающая с бала, когда я выбегаю из ложи, вниз по ступенькам и в вестибюль, с красным ковром, чувствуя на себе взгляды, когда я наклоняюсь, тяжело дыша и пытаясь не разразиться рыданиями, и мне все равно.
— Ана! — Я слышу позади себя запыхавшийся голос Лиама и знаю, что он догнал меня. Я не могу повернуться к нему лицом, пока нет, но он не оставляет мне выбора. Я чувствую его руки на своей талии, поворачивающие меня, и чувствую, как наворачиваются слезы, когда я смотрю на его красивое лицо.
— Как ты мог? — Шепчу я, слова ломаются, когда они выскальзывают. — Как ты мог это сделать, Лиам…
— Что? — Он выглядит искренне сбитым с толку. — Ана, что случилось?
— Что случилось? — Я смотрю на него, мое сердце внезапно бешено колотится в груди. — Если ты спрашиваешь об этом, Лиам, тогда в этом нет смысла. — Я с трудом сглатываю, боль, разбитое сердце и гнев накатывают одновременно. Мне внезапно становится ясно, как мало мы знаем друг друга, что это не любовь, если он не может понять эту простую вещь без того, чтобы мне не пришлось произносить ее вслух. — Ты меня не понимаешь, — прерывисто шепчу я, пятясь от него. — Ты меня совсем не знаешь…
— Ана, это неправда! — Глаза Лиама расширяются от тревоги, и он тянется к моей руке, той, что держит мои туфли. — Послушай, просто надень свои туфли обратно. Ты не можешь ходить здесь босиком. Это вредно для твоих ног. Мы пойдем домой, если ты этого хочешь. Мы…
— Нет. — Я дико качаю головой, чувствуя, как внутри меня поднимается паника. — Я не хочу … это не мой дом, Лиам, это твой. Все это не мое, даже ты…
— Только не это снова. — Лиам стонет. — Ана, я же говорил тебе, помолвка…
— Ты принадлежишь ей. Ты принадлежишь ей во всех отношениях, которые имеют значение.
— Нет! Не во всех отношениях это имеет значение. — Лиам повышает голос, и теперь я точно знаю, что все смотрят на нас, но ему, похоже, все равно. — Во всех отношениях, которые имеют значение, Ана, я твой. Я люблю тебя, и я знаю тебя. Ты же не хочешь сказать, что я не…
— Если бы ты знал меня, — прерывисто шепчу я, — ты бы не подарил мне туфли, которые открывают мои ноги. Ни одна балерина не носит туфли с открытым носком, но особенно такая сломанная, как я. И если бы ты знал меня, действительно знал, если бы ты слушал все, что я говорила, ты бы никогда не повел меня на балет. Зная, как мне было бы больно это видеть, как больно было бы вспоминать, что я больше никогда не буду танцевать, что я никогда не стану примой, которой должна была стать…
Глаза Лиама расширяются.
— О боже, Ана, я не это имел в виду. Я думал, черт возьми, я думал, тебе понравится увидеть это снова, и это вернет хорошие воспоминания. Я думал, это будет что-то, что напомнит тебе о более счастливых временах… Я… — Он потирает лицо рукой, его глаза блестят. — Черт возьми, Ана, мне так жаль. Я не это имел в виду…
— Ты меня совсем не знаешь, — шепчу я, отступая, все еще сжимая туфли в руке. — Ты меня не знаешь, и это не сработает. Это не может сработать, Лиам. Мне очень жаль.
И затем, прежде чем он успевает сказать еще хоть слово, прежде чем
