Ирландский обет - М. Джеймс

— Он не знал, куколка, — бормочет Александр. — Он не понимал. Он не видит твою душу, как вижу я, твою прекрасную, разбитую душу. Моя маленькая куколка, моя крошка, моя Анастасия…

Сейчас он что-то напевает мне, его голос с сильным акцентом, его дыхание в моих волосах, на моей щеке, а его рука блуждает по моей спине, притягивая меня ближе, в кольцо его рук, к его груди. Было время, когда я чувствовала себя здесь в безопасности, или, по крайней мере, в большей безопасности, чем когда-либо за очень долгое время. Было время, когда я хотела остаться здесь и верила, что останусь.

— Не плачь, малышка, — шепчет Александр, приподнимая мой подбородок так, чтобы он мог провести большими пальцами по моим щекам, вытирая слезы у меня под глазами, вдоль подбородка. Его руки кажутся сильными, его пальцы проводят по моим щекам твердыми поглаживаниями, и я наклоняюсь навстречу его прикосновениям, не думая об этом, не имея в виду этого.

Приятно, когда тебя держат прямо сейчас, когда к тебе прикасаются. Я погружаюсь в это, закрывая глаза, и слышу его тихий стон, когда он обхватывает мое лицо ладонями, его большие пальцы все еще скользят по моим скулам.

— Посмотри на меня, куколка, — шепчет Александр. — Посмотри на своего Александра.

Я открываю глаза, зная, что даже когда я это сделаю, он воспримет это как подтверждение его слов, что он все еще мой, что я все еще принадлежу ему. Но я не могу думать, моя голова затуманена горем, болью и замешательством, а мужчина, которого я когда-то любила, прикасается ко мне, обнимает меня, успокаивает.

Так легко попасть в это снова. Попасть в него.

— Вот и все, куколка, — шепчет он. — Я знал, что ты вспомнишь нас, как только увидишь меня снова. Я знал, что ты вспомнишь все, чем мы были друг для друга. — И затем, прежде чем я успеваю остановить его, прежде чем я могу даже вздохнуть, его руки притягивают мое лицо к своему, мои губы к его губам, и его рот опускается на мой, теплый, нежный и твердый, целуя, прогоняя боль.

Мои пальцы непроизвольно разжимаются, и туфли падают на пол.

Я должна оттолкнуть его. Я должна сказать ему нет. Но вместо этого мои руки прижимаются к его груди, к хрустящему льну его черной рубашки на пуговицах, и Александр стонет, притягивая меня ближе к себе, его рот наклоняется к моему.

— Я скучал по тебе, малыш, — хрипит он, и я чувствую это в каждой линии его тела, напряженного от желания, в твердой линии его члена, уже прижатого к моему бедру. — Я скучал по всему этому… по твоим рукам, твоим губам, твоему телу…

Его собственные руки скользят вниз, по шелку, облегающему мою талию, вниз к бедрам, когда он притягивает меня к себе. Я чувствую, как он ведет меня назад, подталкивая к кровати, и часть моего разума кричит мне, что я должна остановить его, что это необходимо прекратить, а другая часть меня помнит только Париж, помнит только нашу первую ночь в его постели, ночи, которые последовали за этим, прошептанные обещания любви и забвение о том, что я принадлежу ему, помня только то, что я верила, что он любит меня.

— Ты обещала, что не бросишь меня, малышка, — шепчет Александр, его губы касаются моих, когда он прижимает меня спиной к кровати, мягкое пуховое одеяло касается задней части моей ноги, когда моя юбка откидывается в сторону. — Но я могу простить тебя за это. Ты совершила ошибку, но ты снова здесь, в моих объятиях. Здесь, со мной…

Он укладывает меня на кровать, следуя за мной вниз, так что сам растягивается на мне, и даже когда мой рот начинает складываться в слова "нет, я не могу, мы не можем", мои пальцы расстегивают пуговицы на его рубашке, расстегивая ее, чтобы я могла прикоснуться к гладким мышцам под ней, проследить линии его тела, о которых я почти забыла, вытаскивают ее из-за пояса его брюк, чтобы дотронуться еще ниже.

— Да, малыш, боже мой, я и забыл, как приятно твое прикосновение. Черт возьми, ах! — Стонет Александр, когда мои пальцы скользят по поясу его брюк, играя с волосами там, мои губы припадают к его губам, когда он целует меня, сильно и напористо, пожирая мой рот.

— Это только ты, куколка, только ты…

Всегда только ты. Я слышу голос Лиама в своей голове, ясный как день, и я отшатываюсь назад, реальность снова обрушивается на меня, когда я понимаю, что мы делаем.

— Александр…

Я собираюсь толкнуть его в грудь, но он сжимает мою руку в своей, другой рукой гладит мою щеку и снова целует меня.

— Я хочу быть внутри тебя, малыш. После стольких лет мне это нужно. Скажи да…

Его рука тянет мою вниз, к его толстому бугорку, прижимая к ширинке, и мои пальцы бессознательно смыкаются вокруг нее, слегка поглаживая его, когда я откидываю голову назад, чтобы его губы скользнули по моему горлу. Кажется, что почти невозможно остановиться, невозможно сказать ему нет. Я чувствую себя так, словно меня разрывают на части, голос в моей голове кричит, что я должна остановиться, что я изменяю Лиаму во всех отношениях, которые имеют значение, что я не могу позволить этому продолжаться дальше, что через несколько минут я зайду так далеко, что уже никогда не смогу вернуться назад, и я потеряю Лиама навсегда. И другая часть меня хочет уложить Александра на себя, впиться в него ртом, раздвинуть для него бедра и позволить ему погрузиться в меня, снова ощутить удовольствие от растворения в нем, от осознания того, что мне не нужно ничего делать, кроме как ублажать его, ничего, кроме как быть его, и этого будет достаточно…

Сегодня вечером я сбежала от ошибки Лиама и упала прямо в объятия Александра. Это либо судьба, либо ужасное везение, и я не знаю, что именно, но одно я знаю точно. Для Александра нет другой женщины. Мне не с кем соперничать, не перед кем чувствовать вину, не с кем сравнивать себя.

А как насчет Иветт?

Он ее не любит…

Меня пронзает воспоминание, острое и режущее, об Иветт с пистолетом у моей головы, когда Лиам с несчастным видом занял свое место между моих бедер. Ее зловещая улыбка, когда она смотрела, как Лиам заставляет меня кончить, зная, что это может означать мою смерть, и надеясь, что так и будет. И Александр, стоящий там и позволяющий этому случиться. В какой-то степени это даже поощряется.

— Ты предал меня, — сначала