Скучный декабрь - Макс Акиньшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выслушав невероятные приключения сумасшедшего пана с Замосца, бабушка скорбно покивала головой: такось бывает, касатик. А Леонард, вручив ей гитару, зашагал по раскисающей на глазах дороге, осененный в спину охраняющим от всех бед и напастей материнским крестным знамением. Солнце, находясь в прекрасном расположении духа, грело его, за пазухой плескался огонь. И все ему казалось в этом мире настолько хорошо и справедливо, что ближе к обеду, разморенный теплом, он перекусил парой блинов, щедро запив их несущей пламя перцовочкой. А затем еще и выкурил остатки табака господина оберфельдфебеля.
— Я был когда-то паном,
Паном, жиганом,
И я не ходил босой.
Ел деликатесы,
Славил всю Пересыпь,
Славился своей красой.
Ой, болит сердце, болят почки,
А чтой-то давит мне на грудь.
А золотые вы мои денёчки,
Мне вас не вернуть!
А золотые вы мои денёчки,
Мне вас не вернуть!
Девушки- красотки,
Девушки-кокотки,
Вспомню я о вас — молчу.
Вспомню эти ночи,
Что смотрел вам в очи,
А теперь я не хочу!
— пел отставной флейтист, бодро топая вперед. И получилось, что, поворачивая, на всех этих развилках и перекрестках он, в конце концов, настолько отклонился от цели своего путешествия, что завернул в противоположную сторону, возвращаясь в Город, но уже другой дорогой.
Сколько еще таких, скользящих по неуклюжему льду дорог, оборванных да грязных бродило сейчас, догоняя, возвращаясь, просто глупо пытаясь куда-то добраться? Много. И не понять было никому, зачем и куда шли все, потому что не было цели, а все окружающее тонуло в вязкой неопределенности. Каждый искал только своей, такой справедливой правды. Но не было ее, ни для кого, потому как усталый людской глупостью мир давно сошел с ума.
«Как бы к ужину поспеть». - озабочено размышлял музыкант, ускоряя шаг. — «Небось заругают, уж заругают за отсутствие. А вдруг бой какой? Да без гитариста-то?»
То, что гитара сейчас мирно лежала на лавке в доме пани Яничековой, играло ровно никакой роли, пану Штычке было плевать на условности.
«Хорошо бы еще этот декабрь заканчивался скорее. А там январь с февралем, да и открывай карманы, весна придет. Может, еще к пани бабушке успею, как победим кого. А если не победим, так могу и не успеть»…
На этом моменте его раздумий отставного флейтиста прервали лихим свистом и топотом, раздавшимся за спиной.
— Эгей, пехота!! — проорали сзади. — Ну-ка, осади малясь!
У одиноко стоящей ели, остановившегося пана Штычку нагнали всадники. Кони их всхрапывали и плясали, не остывши от стремительного бега. Сидевшие на них, тянули поводья, силясь успокоить. Вокруг стоявшего Леонарда образовалась суета.
— Кто таков, пучеглазый? — поприветствовал флейтиста старший, конопатый ротмистр перетянутый портупеей. По боку его колыхалась кривая казацкая шашка. — Куда путь держим?
— Осмелюсь доложить, отставной музыкант музыкантской команды седьмого стрелкового полка первой бригады четырнадцатого корпуса, ваше благородие! Домой иду с фронту. — сообщил пан Штычка, благоразумно умолчав о недавнем зачислении в ряды Рейхсвера и дружбе с господином оберфельдфебелем Креймером.
— Как это, домой? — громко удивился собеседник, и приподнял шапку, подставив солнцу потный лоб. Мокрая шевелюра под ней слиплась и шла неопрятными стрелками. — На печку? Не понимаю я чего-то, пехота. Отечество стонет под бандами и большевиками, а ты домой собрался? Присягу предал?
— Да как же предал, вашбродь? Как то произошло? — ахнул музыкант, — Ни в жизнь бы не предал ничего такого. Выпиваю, это да. Курю еще, но то не запретительно. Законов не нарушаю, как же предал?
— А то, что домой бабе под теплый бок идешь, когда такой беспорядок творится? Родина в опасности наша. Красные почитай уже под Киевом стоят. Присягал Государю императору? Отечество защищать клялся, а, пехота?
— На то распоряжений не поступало, вашбродь, по незнанию вам доложу. Как два года назад полковник наш фон Визен утек, так и не поступало. Ежели послужить опять надобно, то на то я согласный. Вы меня, может, и зря корите. Я навроде того пана Бабинского, что подрядами в Киеве занимался. Уж очень старательный был человек. По два этажа построит, лопни мой глаз, и с каждого по ряду кирпичиков повыйнет. Кирпичику то от силы три вершка, незаметно вроде, а ему радость. Только туговат был на слух. Предсталось ему заместо двух, на пять этажей построить. Так на пятом уже, в двери войти никак было, без того чтобы голову не набить. Ему говорят, ну как же это пан Бабинский, по потолку шевелюрой елозить никак нельзя. А он им в ответ: Бывал я в Петербурге, очень понравилось. Заказчик ему про ряды-то доложил, нехватку, стало быть, указывает, а тот не слышит, в силу недомогания своего. Я, говорит, в этом году никуда не поеду, у меня семейные дела образовались. В общем, заругали его, почем зря, морду набили, да еще в суд подали. А ведь пострадал человек невинно, за незнанием, — вздохнул пан Штычка.
Его собеседник, смущенный приведенным примером, устало потер лоб и, оглядев горизонт, позвал одного из конников, топтавшихся рядом.
— Никитенко! Бери пехоту к себе. Возвращаемся! — тут он покрутил рукой над головой, — и так видно, что никого далее..
Разведчики, подав в сторону поводья, лихо развернулись и зарысили по дороге назад, а Леонард с кряхтением взобрался на круп каурого конька, на котором восседал щеголявший в мохнатой папахе наездник.
— С Богом! — напутствовал он сам себя, заново вступая в ряды
