Злое железо - Молокин Алексей Валентинович

Когда Авдея попросили что-нибудь сыграть, он не стал отказываться, а просто раскутал гитару, осторожно, чтобы не потревожить прикорнувшую у него на плече айму, проверил строй и принялся наигрывать простенькую балладу, тихонько выпевая незамысловатые слова. Это была баллада возвращения. В Междумирье, да и в разных других мирах, куда меня заносило, ее хорошо знали, хотя и пели по-разному. Я понял, что впервые слышу ее в авторском исполнении и что опальный бард Авдей сочинил ее ох как давно. Музыка и слова были словно покрыты какой-то патиной. Сколько же ему лет, этому ссыльному барду? И как звучала эта музыка тогда, давно, в начале пути?

Я почувствовал, как в тему баллады, словно в тихую реку, вступила сонная айма Люта, и на секунду испугался, что они так вот, запросто, сыграют дорогу всем нам, а ведь нам не нужно в дорогу, у нас дела здесь. И тут бард легко, словно ювелир браслет с секретом, замкнул кольцо почти сыгранной дороги, и мы все вернулись. Только пространство вокруг нас слегка моргнуло, будто смахивая слезу. Наверное, не один я почувствовал, что вот-вот могло произойти нечто эдакое, но не произошло. Потому что не время.

Потом бард играл еще, и я чувствовал, что он играет и для покойного Кабана тоже, и для обманутого старика-пенсионера, и для всей братвы. Удивительная способность играть для всех сразу, даже для тех, кого уже нет, сначала сливая души человеческие в себя, как живой сосуд, а потом бережно возвращая каждому положенную ему долю уже очищенной и просветленной. Сколько же всякой дряни должен взять в себя бард? И как он с этим живет?

Откуда-то появился местный бармен или официант и протянул Авдею новый кожаный кофр для гитары. Когда это они успели? Авдей, однако, нисколько не удивился, уложил инструмент в кофр и в сопровождении молчаливого Гонзы направился к выходу.

Я заметил, что с гитарой и Лютой он обращался одинаково бережно.

Когда на улице заурчал автомобильный мотор и моя команда отбыла на ночлег, я немного успокоился и засобирался было к старику Вынько-Засунько. Половичок вернуть, который он поутру барду пожертвовал, чтобы тому не пришлось на холодных ступеньках задницу морозить («Вернете постиранным и поглаженным», – напутствовал он нас), а заодно и поспрашивать кое о чем.

И тут у Гинчи в кармане заиграл какой-то, на мой взгляд, довольно гнусный мотивчик.

Смотрящий отошел в сторону и некоторое время молча слушал, шевеля губами, потом выругался типа «кистень ей в задницу» и ответил:

– Ничего не делать. Подобрать сопли и не суетиться под клиентом, вот чего делать! Мент, говоришь? Ну и хрен с ним, с этим ментом! Утром опохмели, выведи за ворота и пусть катится, куда хочет. Все равно ему теперь катиться недолго и недалеко. Он теперь не колобок, а так… Огрызок.

Потом сунул трубку в карман, зло сплюнул на пол и снова выругался, на этот раз попроще. Он сказал с большим чувством:

– Вот сука!

Потом вернулся за стол, махнул Артуру – так, как выяснилось, звали чернявого бармена – рукой, тот сразу понял, пропал-появился, но уже с графинчиком водки, двумя стопками и тарелками с мясной и рыбной нарезкой. Все это он ловко и аккуратно поставил на стол и снова исчез.

Я ничего не стал спрашивать. Некоторое время мы так и сидели молча.

– Эта сука мужика захомутала. Понимаешь? Местного мента-придурка с высшим образованием. Я же говорил… – нарушил молчание Гинча.

Под «сукой», насколько я понял, подразумевалась госпожа Гизела Арней-Кабанова, магистка, вдова бывшего городского смотрящего Кабана и, по совместительству, директриса местного краеведческого музея. Я не стал требовать, чтобы мне вот так сразу все взяли и выложили как на духу, в конце концов, кто его знает, какие у них тут понятия о вежливости. Захотят – сами расскажут.

– Ну, будем! – Гинча поднял стопку. – За то, чтобы у нее пилотка склеилась и не расклеилась!

Я подивился такому странному тосту, хотя смысл его, кажется, уловил.

– А с чего это братва так взъелась на бедную одинокую женщину? – выпадая из образа братана-богуна спросил я. – Она ведь, наверное, не старая еще, так что имеет право на личную жизнь. Это что, не по понятиям?

– Знаешь, Костян, – проникновенно сказал Гинча, наворачивая на вилку розовый ломтик лосося. – Она вообще-то не бедная. И мне в принципе до Кмага ее личная жизнь, только вот что я тебе скажу. После того, как эта шалава с кем-нибудь поимеется, у нас в городе, да и не только у нас, возникают большие проблемы. Большие-пребольшие, прямо-таки как член Афедона Бесштанника, который, как известно, тоже был немаленький, в смысле член, это тебе любая богунка из его монастыря скажет. Вот смотри, какие дела. В тот раз, когда Кабан спьяну не удержался и отодрал ее как следует, того же Кабана и завалили непонятно каким способом, но уж никак не по понятиям.

– А ты откуда знаешь, что он ее перед этим того… Он вроде был конкретный братан и распространяться не стал бы, да еще про свою собственную жену, – рискованно спросил я.

– Охрана… Прислуга, не в пустоте живем, всегда есть, кого расспросить, а если уметь спрашивать, то ответ получишь наверняка, хотя и не обязательно тот, который хотел. А потом, помнишь, в вашей столице одного депутата ржавой железякой чуть было не пришибло? Депутата не жалко, депутаты нынче – пучок пятачок, да и не убило его, обгадился только. И все же неправильно как-то это. Бердыш-то этот, который трибуну разнес, как ни крути, из нашего городского музея, я же его, этот бердыш, помню. Я в детстве, когда еще боги были другие, в музей ходил и все завидовал – вот бы мне такой! Каждую зазубрину запомнил, каждый скол. Чего ты хочешь, пацан есть пацан. Так что вот такие дела.

Потом эта зараза какого-то столичного богуна, ну, вроде тебя, извини, конечно, подцепила. Рассказывают, прямо в храме и оприходовала, так что тут мы ничего поделать не могли, в храме только богуны командуют. Богун тот хоть и был весь на понтах, но вскорости взял, да и помер, правда, своей смертью.

А через неделю по телику на весь мир показали, как какая-то железяка за американским президентом гонялась. Корреспонденты подсуетились, все сняли. Гонялась-гонялась и догнала-таки, прямо в корму так и воткнулась. Вот ржачки-то было! Некоторые придурки еще и обрадовались. А на деле что? Война ведь могла бы начаться, понимаешь? Если бы америкосы что-нибудь унюхали… Ну и еще там всякое разное… по мелочи.

Короче говоря, братва верит, что она чужим будущим питается и через это силу набирает, а как накопит, так и – бац! Недаром в столичном университете обучалась. По специальности «магическая история», магистка, стало быть. Кабан там ее и подцепил.

– А что, Кабан тоже в этом… в университете учился? – заинтересовался я. – Как-то это на него не похоже.

– Кабан раньше командиром эскадрильи служил, полковник Кабанов его тогда звали, летчика-снайпера получил за «последний парад», а потом, когда все это началось… ну, там, магическая политика, магическая история, подался в братаны. А куда ему было деваться? Чтобы стать богуном, нужно было быть политмагом, а он магию на дух не переносил, словно чувствовал, что через нее ему крандец придет. А в столицу он тогда приехал погулять, оттянуться, в то время он уже смотрящим был у нас здесь, в Зарайске. А где в столице лучшие девки? Да всем известно, что лучшие девки в общежитии магисток! Никакие «девочки по вызову» с ними рядом не пляшут, масть не та, не козырная. Ну и завалил он со столичными друганами в эту знаменитую общагу угоститься. И отдохнули там по полной программе по системе «спустил и забыл». Только Кабан почему-то взял, да и женился, и ладно бы на какой-нибудь обычной столичной шлюшке. Нет, на этой самой Гизеле, о которой уже тогда всякое болтали, например, что она бывала аж в другой России. Скажи, Костян, разве бывает другая Россия? А еще говорили, что она праправнучка самого Аава Кистеперого, ну, в это-то я еще могу поверить, неспроста ведь богуны ее в тот раз из храма не поперли…

Я мог бы сказать, что бывает и другая Россия, да еще как, но промолчал, чтобы не травмировать чувствительную душу моего нового приятеля. Кроме того, мне и в самом деле пора было собираться к моему дедугану. Беспокоился я, как бы с ним ничего не случилось. Или он, чего доброго, сам чего-нибудь не натворил.