Призрак улыбки - Дебора Боэм

Позже, когда Келлианна спросила, что, собственно, со мной такое, я небрежно ответил: "Ничего, я просто надумал отправиться в Токио и стать звездой сумо". Я всегда говорил себе (и, конечно же, окружающим тоже), что решился на этот шаг ради матери, а по правде, если бы Келлианна Кьюшоу не обращалась со мной в тот тропический вечер как с кучкой дерьма игуаны, я, вероятно, никуда бы не уехал.

Мое появление в клубе Укэмоти сопровождалось восторженными восклицаниями однокашников-сумоистов по поводу моих мускулов, моей курчавости, размеров membrum virile и живота, который еще пират Джейк определил словами: плоский как доска, но куда более мускулистый. Однако самое сильное впечатление произвела на японцев моя волосистость. "Мех, — говорили они, — кэгава". Я подыгрывал им, как мог, изображая бабуина с негнущимися пальцами, что, по забавному совпадению, соответствовало позиции, принимаемой обоими борцами перед началом матча.

Вечером первого дня, когда я, баюкаемый приятными сновидениями, сладко спал в своей маленькой тонкостенной комнате, в дверь постучали. Оказалось, что это Сатико, единственное чадо хозяина клуба, редкостная красавица с лицом сказочной принцессы. Одета она была в кимоно цвета морской воды: ткань из мягко перетекающих друг в друга блеклых серовато-зеленых клеток разрезана надвое дымчато-синим оби, с рисунком в виде стилизованных облаков, блестящие черные волосы заколоты так небрежно, словно она причесывалась не глядя в зеркало.

— Пойдем со мной, — сказало это видение, не понимающее своей несказанной прелести.

Куда угодно, подумал я, когда угодно, с радостью.

Я прошел вслед за ней в общую умывальню — большую, слабо освещенную комнату с матовыми окнами. Несколько душевых стоек и несколько кранов торчали из облицованной искусственным камнем стены. Сатико (разумеется, я называю не ее подлинное имя) посадила меня на табурет и начала брить мне грудь и спину. Этот процесс за несколько минут превратил нас из незнакомцев в людей, связанных чуть не супружеской близостью, и это странным образом успокаивало и было очень приятно.

К тому времени у меня было уже достаточно девушек и неплохой сексуальный опыт, но никогда еще я не влюблялся ни так мгновенно, ни так глубоко. К моменту, когда Сатико уложила бритву в футляр, я готов был жениться — прямо сейчас, не откладывая. Не могу точно сказать, что почувствовала она, но (говоря без ложной скромности) я всегда пользовался успехом, и поэтому тут же поверил, что в конце концов она будет моей.

Я даже не спросил, почему надо убрать с тела волосы, понятно было, что это входит в условия тренировок, так же как и необходимость есть до отвала за обедом, запивая еду пивом, а потом спать, способствуя превращению пищи в жир. Впоследствии я устранял волосы с помощью таинственного японского приспособления: своего рода кисти с длинной ручкой, но сделанной не из простых ворсинок, а из намагниченных усиков. Принцип действия этого механизма так и остался мне непонятен, но результат был чудодейственным.

Вечером второго дня в мою тесноватую, выстланную соломенными татами комнатку подселили еще одного новичка — высокого крупного парня с острова Сикоку, которого я буду называть Гондзо (это распространенное японское имя с долгим "о" на конце, но не то имя, которое на самом деле носил мой товарищ). Гондзо был чемпионом колледжа по борьбе, в свое время провел по обмену год в Альбукерке, Нью-Мехико (куда только не заносит людей), и прилично говорил по-английски, то есть знал кучу жаргонных словечек, подхваченных между делом расхожих выражений и песенок из репертуара групп хэви-метал. Выяснилось, что и он обладал кое-какой растительностью на теле, так что ежевечерне после ужина мы обрабатывали друг друга депиляторами и слушали рок-н-роллы по его портативному стерео. Кроме собрания "AC/DС", "Led Zeppelin" и "Monster Magnet", у Гондзо был диск с новой английской группой "Oleo Strut", и, развлекаясь, изображая в холле волосатую обезьяну, я часто напевал: "Я глянул в стекло / и что я увидел? / Чудовище в зеркале / Это был я".

— Как жалко, что у чудовища не было депилятора, — рассмеялся однажды Гондзо, держа в руках этот пыточный инструмент и сияя ослепительной, сто тридцать два зуба открывающей улыбкой рекламирующего товары телеведущего. В Японии, как вы, может быть, знаете, в ходу весьма эксцентрическая реклама. Софи Лорен катит на мотоцикле, Сильвестр Сталлоне с восторгом уписывает ветчину, пятнадцать серьезного вида школьников сидят в общей ванне. Какое-то время стояли даже огромные щиты с изображением — кого бы вы думали? — Вуди Аллена, рекламирующего изысканное мужское белье из универмага "Сэйбу".

— Да-а, — протянул я. — Ив самом деле, зачем быть косматым человеко-волком, если есть все возможности стать чичуа? — Однако к моменту, когда я кончил рассказывать об этих бесшерстных мексиканских собачках, соль моей шутки, если только она была, давно растворилась в широких протоках, отделяющих друг от друга разные культуры.

Гондзо был влюблен в Тиэ, цветочницу, оставшуюся дома, в Увадзима, а мое сердце, хоть мы и не провели ни минуты вдвоем с того вечера, когда она снимала шерсть с моего волосистого торса, принадлежало дочке хозяина — Сатико. Поочередно выглаживая друг другу при помощи депилятора широкую спину, крепкую грудь и постепенно увеличивающийся в размерах живот, мы толковали о своих чувствах к этим двум девушкам. Уверен, психоаналитик сказал бы, что таким образом мы вытесняли подспудно томившее нас двусмысленное сексуальное влечение. В лондонской газете "Очевидец" я как-то раз увидел статью вернувшегося из поездки по Японии журналиста с Флит-стрит, который сравнивал типичную школу для подготовки борцов сумо с английской закрытой школой и называл пронизанный ритуалами феодальных времен мир сумо "эндоморфным Итоном". Но хотя самураи прежних времен были, как это широко известно, горячими сторонниками "товарищеской любви", я никогда не наблюдал проявлений гомоэротической любви в школах, готовящих борцов сумо, и даже не слыхал ни о чем подобном.

Все это происходило почти три года назад, когда наши сердца были молоды и… беззаботны. С тех пор все, мягко говоря, несколько изменилось.

Несмотря на свой поздний старт (многие из учившихся вместе со мной пришли в сумо едва закончив неполную среднюю школу), я поднимался со ступеньки на ступеньку с поистине рекордной скоростью, превосходя своими успехами все ожидания, в том числе и мои собственные. Я хорошо зарабатывал, выиграл кое-какие призы, заполучил свою долю сумасшедших фанатов и хорошеньких болельщиц и начал уже, по всей видимости, принимать свой успех как должное, когда в одночасье и совершенно невероятным образом мой уютный мирок рассыпался в прах.