Призрак улыбки - Дебора Боэм

Все это происходило почти три года назад, когда наши сердца были молоды и… беззаботны. С тех пор все, мягко говоря, несколько изменилось.

Несмотря на свой поздний старт (многие из учившихся вместе со мной пришли в сумо едва закончив неполную среднюю школу), я поднимался со ступеньки на ступеньку с поистине рекордной скоростью, превосходя своими успехами все ожидания, в том числе и мои собственные. Я хорошо зарабатывал, выиграл кое-какие призы, заполучил свою долю сумасшедших фанатов и хорошеньких болельщиц и начал уже, по всей видимости, принимать свой успех как должное, когда в одночасье и совершенно невероятным образом мой уютный мирок рассыпался в прах.

Я пишу это, забившись в свое убежище — квартирку в нескольких кварталах от клуба, которую уже около года снимаю под чужим именем. Ночую я за редкими исключениями по-прежнему в клубе, но именно здесь храню свои книги, записи (Моцарт, Металлика, Марк О'Коннор), музыкальный центр, холодильник, заполненный банками кокосового молока, сухариками из фруктового хлеба, пои, а также — поскольку я не придерживаюсь каких-то определенных гастрономических (или этнических) клише — запасами копченой лососины, печенья "Карр" и оксфордского мармелада.

Здесь я прятался, чтобы прийти в себя в случаях вроде того, когда, расслабившись на долю секунды, я самым нелепым образом проиграл очень ответственный матч: мой противник сделал шаг в сторону, и я в прямом смысле слова пролетел мимо него за ограждение ринга и рухнул на колени щупленького политика с гладко прилизанными волосами, обвиненного на другой день во взяточничестве. Сюда приходил отпраздновать миг торжества: так сказать, пережить полученную пятерку. Пришел, например, в тот день, когда выиграл в Осеннем турнире приз и за технику, и за бой, что обеспечивало получение третьего по значению ранга — сэкивакэ. Но еще лучшими были часы, когда я слушал музыку и мечтал, как получу ранг одзэки, женюсь на моей обожаемой Сатико и в сочной зелени у подножья холмов, на Безымянном острове, где живут асы рыбной ловли, контрабандисты, промышляющие жемчугом, и сластолюбцы, попечители крупных фондов, построю великолепный дом для моей матушки.

Эти же планы прокручивались в моей голове и в клубе, пока мастер по прическам для борцов сумо разглаживал с помощью полных горстей бинцукэ (густого, пахучего бриллиантина, запах которого вы можете себе представить, если когда-нибудь пользовались духами для волос, именуемыми "Секрет Венеры") мои курчавые, длинные, спускающиеся на грудь пряди. Эта процедура была отнюдь не самой приятной, и раз или два, когда мои насильственно распрямленные волосы скручивали в тугой узел, которому надлежало иметь форму листа с дерева гинкго — старинную прическу, предписанную борцам, начиная с определенного ранга, я даже выдохнул вслух "итай", то есть "о-ох". Никогда не забуду дрожи восторга при первом взгляде на свое отражение в зеркале, увенчанное этим величественным, пронизанным духом древности убранством волос.

А возвращаясь к моим фантазиям: я всегда представлял себе, как привожу маму к роскошному дому, окруженному оранжевыми и красными бугенвиллеями, как водопады нависающими над образованными застывшей лавой террасами, и она спрашивает: "Что мы здесь делаем, сынок? Я ведь бросила стирку, и белье мокнет в ручье", а я отвечаю: "Знаешь, мне пришло в голову, что для славного новенького стирально-сушильного комбайна нужно, наверно, иметь подходящее место", и тут же вручаю ей ключ от дома, висящий на длинной золотой ленточке.

Когда все еще шло нормально — такое чувство, словно это было в другой жизни, а ведь с тех пор минуло всего десять дней, — случалось порой, что, не сумев поймать такси, я пешком возвращался поздно вечером домой с затеянного в рекламных целях свидания с молодой поп-звездой или же с кутежа в компании несколько смахивающих на гангстеров танимати (слово, которым в кругах, близких к сумо, называют крупных патронов-спонсоров), после часочка бурной страсти с моей замужней любовницей или сеанса безопасного секса с какой-нибудь неотразимой болельщицей сумо — и всегда в этих случаях проходил мимо бани. Я понимал, что она должна быть уже закрыта, но видел мелькание света и теней на матовых окнах и слышал свистящий звук, похожий на завывание ветра в зарослях бамбука.

Должно быть, моют все после закрытия, говорил я себе, но подсознательно чувствовал, что доносившиеся звуки — не звуки уборки, а тени, мелькавшие на стекле, принадлежат не обычным человеческим существам. Все это было слегка загадочно, хотя и не настолько, чтобы заставить меня не спать по ночам. Куда больше меня занимало и беспокоило, сумею ли я так выступить в следующем чемпионате, чтобы наконец получить все еще ускользающий от меня ранг одзэки. Теперь-то я знаю, что происходит по ночам в этой бане. И это одна из многих вещей, которые я предпочел бы не знать.

Как и в "Собаке Баскервилей", началось все с укуса. Однажды, около двух часов ночи, я возвращался после знойного свидания в "Приюте любви" — высокого класса гостинице для интимных встреч. Женщина, бывшая моей партнершей, — ослепительная топ-модель, родившаяся в Сибири, на другой день возвращающаяся к себе в Париж, — отклонила мое предложение остаться в постели и в прямом смысле слова спать вместе в эту последнюю ночь (чего мы никогда прежде не делали), и это принесло мне чувство опустошенности, разочарования и злости на самого себя. Мы с Айриной встретились на дискотеке в Роппонги и немедленно закрутились в самозабвенном, бесстыдно-животном, на три дня рассчитанном вихре, который дает пресыщение, но не приносит удовлетворения, сколько бы раз вы ни сливались телами. Она не скрывала, что эта связь для нее — лишь чисто физическая, подозреваю, что прежде всего ей любопытно было понять, каково это — оказаться в постели с мужчиной таких размеров, как я. А может, просто хотелось, чтобы и борец сумо пополнил список одержанных ею экзотических побед.

В тот вечер на душе у меня было муторно и по другим причинам. Грызла совесть за то, что я изменял своей замужней любовнице с роскошной, блестящей и, скорее всего, неразборчивой в связях моделью (Айрина, правда, утверждала, что в данный момент у нее за спиной долгий период воздержания, а я неукоснительно пользовался презервативом, и все-таки — что можно знать наверняка?). Но еще больше угнетал сам факт оплетенного ложью романа с чужой женой, в особенности с той женой, о которой шла речь в данном случае. А почему — я вскоре объясню.

Кроме разных оттенков вины, я испытывал раздражение, оттого что меня подло предали. Репортер с матчей сумо — кокетливая брюнетка из Сан-Франциско и автор колонки в одной из англоязычных газет, — подобострастным тоном взяв у меня интервью, превратила его затем в зловреднейшую статейку, превратно толкующую все мои ответы, ставящую под сомнение мою храбрость и смело заявляющую, что, вспыхнув лишь на миг на небосклоне сумо, я никогда не буду удостоен ранга одзэки. Удивляться этому, в общем, не следовало. Я предвидел определенные неприятности, когда не только отказался продолжить наше интервью за бутылкой вина у нее дома, в районе Ёкоиматё, но и остался глух к полупрозрачному предложению оплатить предстоящую работу отдельным чеком. (Физически она, пожалуй, даже притягивала меня, но я знал, что она спала с двумя парнями из нашего клуба, и перспектива быть еще одной строчкой в ее блокноте не казалась мне привлекательной.) И все-таки, все-таки я и помыслить не мог, что она решится напасть на меня публично.