Последняя кантата - Филипп Делелис

— Все это мне известно, — перебил его Паскаль, — но я не знал, что вы, скорее, антимилитарист. Наконец… Так какое место «Музыкального приношения» вы обсуждали?

— Мы раздумывали над пометами Баха на партитуре. Они весьма загадочны.

— Думаю, ни одна из них не имеет отношения к убийству. Тогда в чем интерес? — спросил Паскаль.

— «Ищите и найдете», — продекламировал Жиль.

— Простите?..

— Нет, нет… — рассмеялась Летисия и объяснила, почему Жиль вспомнил это изречение.

— Хорошо, — ответил Паскаль. — Предположим, что Пьер нашел что-то необыкновенное в королевской фуге, ведь сообщение, которое он оставил на автоответчике Летисии, позволяет думать об этом, но какую связь это может иметь с убийством? Вы не станете мне возражать, если я скажу, что не убивают из-за открытия в музыковедении…

— Нет, не думаю, — согласился Жиль. — Но вот вы, Летисия…

Паскаль напрягся, услышав, что комиссар называет Летисию по имени.

— Вы, Летисия, утверждаете, что для профессионалов какой-нибудь музыкальный отрывок может быть важнее, чем что угодно другое.

— Да, — подтвердила Летисия. — Я сказала вам это по поводу спора, который возник между Пьером и Морисом Перреном.

— Кстати, о Морисе Перрене… — начал было Жиль и осекся, словно смущенный присутствием Паскаля де Лиссака.

— Я могу оставить вас, — предложил Паскаль, заметив замешательство комиссара.

— Ну почему же? — спросила Летисия, сжимая руку Паскаля.

Жиль отвел глаза. Смех и разговоры вокруг, запах пива и табака, распоряжения хозяина и шум находящихся под кайфом — все это стало для него вдруг невыносимым.

— Кстати, о мсье Перрене, когда я допрашивал его, у меня сложилось четкое впечатление, что он отнесся к спору с Пьером Фараном очень серьезно и, главное, что он был крайне взволнован сообщением Фарана по поводу фуги.

— Да, — добавил Паскаль. — Я не был лично знаком с Морисом Перреном до того, как Летисия представила его на той злосчастной вечеринке, но сейчас, как и у вас, у меня такое чувство, что в тот момент он по-настоящему был задет вызовом, который бросил ему Пьер Фаран.

— Интересно, продолжайте, — сказал Жиль.

— Так вот… Это трудно объяснить, но мне думается, что, сам того не зная, Пьер Фаран затронул щекотливую для Мориса Перрена тему. Что-то очень дорогое для него. Но это всего лишь интуиция. А что ты думаешь, Летисия?

— Я не знаю. Да… возможно.

— Ладно, извините меня, — добавил Паскаль, — но мне непременно надо уезжать. Я уже откладывал встречу с нашими друзьями из бюджетного ведомства, но еще раз не могу: вы же знаете, эти люди невыносимы… Я не провожу тебя, Летисия…

— В этом нет необходимости, я на машине.

— Тогда до скорой встречи, дорогая. До свидания, комиссар.

— До свидания.

В своем кабинете в Доме радио Морис Перрен работал со страстным увлечением. Солнце уже начало угасать, но он не поднимал головы от бумаг. Он снял пиджак и лихорадочно делал пометки в партитуре, то и дело обращаясь к старинным книгам, которые взял из книжного шкафа. Он уже приближался к цели, в этом не было сомнения.

Этот молодой комиссар, который так озадачил его, сам того не понимая, укрепил его в том, о чем он подумал с самого начала. Он попытался связаться с ним, но ему сказали, что комиссар уехал. Тогда он позвонил Летисии, но ее тоже не оказалось дома. И тут он вспомнил, что сегодня — день объявления результатов конкурса. Он оставил ей победоносное сообщение на автоответчике, прося срочно позвонить ему.

Перрен думал, как лучше выразить знаки зодиака — в буквах или символах. В сомнении он использовал и то и другое, не зная, впрочем, теми ли же рисунками они обозначались в Пруссии в XVIII веке. Потом он установил, что зодиак не имеет отношения к этой проблеме, и открыл другой том, с которого с силой сдул пыль.

Вот этот том, вне всяких сомнений, — то, что нужно. Теперь Перрен был уверен, что решение кроется в десяти загадочных канонах, и он начал лихорадочно считать ноты и такты.

Он не смог закончить свою работу.

Словно во сне Морис увидел, как он приближается, и с упреком подумал, что напрасно принял дозу кокаина.

И тут же вспомнил, что он не нюхал его уже более недели.

Мгновение спустя он явственно почувствовал, как его сердце пронзает шпага.

32. ПОСЛЕДНЕЕ СООБЩЕНИЕ

МУЗЫКА. Заставляет о многом думать. Смягчает нравы. Исключение: «Марсельеза».

Париж, наши дни

Комиссар Беранже с трудом прокладывал себе путь к кабинету Мориса Перрена. В коридоре толпился народ, и все хотели знать, что произошло. У двери, охраняемой полицейским, горько рыдало очаровательное создание с длинными светлыми волосами, которые ниспадали до низа самой короткой в мире мини-юбки. Это была Зоэ, секретарша Мориса Перрена.

Морис Перрен сидел в своем кресле, слегка склонившись к столу. Из уголков губ вытекла струйка крови, большое красное пятно виднелось на рубашке у сердца.

Эксперты службы криминалистического учета уже закончили работу. Жиль подумал, что его коллега Маршан не скрывал радости, когда передавал ему дело о первой смерти. Комиссар просмотрел разложенные на полу книги, перерытые полки в шкафу. Ни одна из книг непосредственно не имела отношения к Баху, и хотя множество партитур Иоганна Себастьяна усеивали пол, «Музыкального приношения» среди них не было. Монографии о Бахе аккуратно стояли на полках.

Вошел инспектор Летайи, с ним еще один полицейский в штатском, это был их коллега из Семнадцатого округа, пришедший для порядка подтвердить передачу досье.

— Так вы говорите, что предыдущее убийство было такое же? Тогда, дорогой коллега, не хотел бы я оказаться на вашем месте…

Сочтя это формулой вежливости, полицейский удалился, немного погодя тело жертвы унесли носильщики.

— Данные обследования, Летайи?

— Да, патрон, в наши дни пуленепробиваемый жилет уже вышел из моды. Надо срочно возвращаться к старинным доспехам…

— Справедливо, инспектор. А если на минутку оставить вопрос о нашей безопасности?

— Ладно, я сказал бы, что в таком муравейнике, как Дом радио, личность, прогуливающаяся со шпагой, право, не должна была остаться незамеченной. Я исхожу, разумеется, из того, что Пьер Фаран и Морис Перрен были убиты одним и тем же оружием.

— Ваша гипотеза заслуживает внимания, и я думаю, нам не придется долго ждать, чтобы получить подтверждение тому. А следы, свидетели?

— Пока никаких следов. Я потребовал помощников, чтобы опросить весь персонал, включая тех, кто покинул свое рабочее место раньше обычного.

— Очень хорошо. И о чем же вы их спрашиваете?

— Не видел ли кто-нибудь человека со шпагой восемнадцатого века…

— И лошадь.

— Со шпагой или с чем-нибудь, что могло бы скрывать ее.

— Это уже лучше.

— Два таких театральных убийства, патрон, и за такое короткое время, это все же чересчур…

— И я так считаю, Летайи. Тем более что Перрен был моим единственным подозреваемым.

Пока шел допрос, комиссар тщательно обследовал кабинет, но ничего существенного не обнаружил. Документы, лежащие на письменном столе, не представляли интереса. Ноты новых сочинений соседствовали с неоконченными отзывами на тот или иной диск или концерт, которые Перрен превозносил до небес или безжалостно поносил. Безусловно было одно: развивая свои таланты критика, он вряд ли приобретал только друзей. «Надо будет уточнить, много ли музыкантов имели веские основания убить его». Но он тут же отказался от этой мысли: маловероятно, что какой-нибудь композитор или недовольный исполнитель найдет шпагу, чтобы отомстить. В крайнем случае рояль, выброшенный в окно, как в одном мультфильме, но шпага — это несерьезно…

Вернувшись в кабинет, инспектор Летайи с недоумением заметил на губах комиссара Беранже легкую улыбку. Он не стал спрашивать, с чего бы это, и сразу приступил к отчету:

— Морис Перрен отослал свою секретаршу утром. Она прогулялась по Большим бульварам и к семи часам вернулась забрать свои вещи, перед тем как уехать домой. На всякий случай она заглянула в кабинет патрона попрощаться с ним и обнаружила его мертвым. Все были потрясены, но только три человека вошли в кабинет до прихода полиции. Что же касается персонала, то никто не видел человека со шпагой, ни даже с ножнами или с чем-то, куда можно спрятать шпагу. Несколько человек ушли с работы еще до того, как начали опрос. С ними поговорят завтра. Внизу полно народу, так как идут две многолюдные записи. Одна — в холле — для телевизионной передачи, вторая — для концерта на Студии 101. Там полно людей, которые не работают постоянно в этом здании…