Лже-Петр - царь московитов - Сергей Карпущенко

Двум другим судьям очень хотелось побыстрее покончить с этим делом, но отказаться от предложения молодого товарища они не могли. В таком случае их самих можно было заподозрить в попустительстве дьяволу и в снисходительном отношении к его слугам. Председатель суда кивнул, махнул платком страже, с Петра, по-русски и по-немецки ругавшего членов суда, в мгновенье ока была сорвана одежда, и как ни сопротивлялся он, толстая веревка, обвив его тело, опутала руки и ноги.

Судьи меж тем приблизились к Петру и с глубокомысленным выражением на лицах принялись изучать его тело. Они поочередно рассматривали Петра со всех сторон, наклонялись, приседали, насколько позволяли путы, разводили ягодицы Петра, обращаясь при этом за помощью к одному из солдат, - наконец самый молодой судья, тот самый, что потребовал произвести осмотр, откинув в сторону волосы, увидел на шее Петра выпуклое родимое пятно и даже вскрикнул от радости, точно ученый-астроном, узревший через окуляр телескопа неизвестное прежде небесное тело:

- Вот оно! Нашел! Смотрите, достопочтенные судьи! Кто же теперь станет сомневаться, что бродяга достоин не виселицы, а костра? В "Маллеус малефикарум", то есть в "Молоте колдунов", подробно описаны такие наросты как неоспоримое свидетельство, что их владельцы - слуги дьявола.

- Постойте, господин Штедингер, - заговорил судья-обжора, - вначале нужно убедиться в том, что это родимое пятно при укалывании не будет кровоточить, а уж потом...

- Уверен, что крови не будет! - упрямо сказал Штедингер. - Принесите иглу. Впрочем, нет надобности - моя всегда при мне. - И судья извлек из кармана мантии небольшой футляр, откуда вынул огромную иглу, при помощи которой сапожники прошивают дратвой подошву. - Я сам уколю, причем сделаю это очень умело, как рекомендовал "Маллеус малефикарум".

Игла вонзилась в тело Петра так глубоко, что он пронзительно закричал, содрогнулся, тотчас на коже появилась испарина. Судьи, не принимавшие участия в укалывании, с интересом смотрели на манипуляции их сотоварища, и когда появилась кровь, это, однако, ничуть не сконфузило Штедингера, самоуверенно заявившего:

- Что ж, кровь ещё не разрушает общего правила, господа судьи. Черт коварен, хитер, и многоразличны способы, коими он защищает своих подопечных. Вот и сейчас он рядом с нами, он-то и выдавил кровь из тела этого колдуна. Нужна настоящая пытка, причем с самого начала по самым высоким степеням. Я настаиваю на пытке!

Петр, плохо понимавший быструю речь Штедингера, догадался-таки, что говорит ему молодой борец с дьявольскими кознями. Косным от ненависти и ярости языком, путая немецкие слова, он заговорил:

- Не берите грех на душу, судьи! Я - русский государь, царь Петр, и если на Руси узнают, что вы мучили их государя, помазанника Божьего, не сносить вам головы, не избежать войны! Виданное ли дело, царя пытать?!

Старшие судьи будто сомневались в чем-то, а секретарь, записывавший слова Петра, все чаще отрывался от листа бумаги и изучающе вглядывался в лицо связанного, раздетого донага мужчины. Нет, он не был из числа тех, кто сочувствовал подозреваемым в колдовстве. Часто присутствуя на допросах и пытках, видя кровь ни в чем не повинных, порой совсем детей, слыша их стоны и вопли, треск ломаемых костей, хруст выворачиваемых на дыбе суставов, он, несмотря на молодость, сумел облечь свое сердце железным панцирем бесчувствия. Человек же, называвший себя царем, интересовал его совсем по другой причине.

- Говорите, необходима пытка? - доставая из-под мантии часы, хранившиеся в кармане камзола, с зевком спросил упитанный судья. - Да, я не против пытки, только, милый Штедингер, приближается обеденное время, а мой расстроенный желудок требует точности в приеме пищи. Вечером и займемся. Пусть бродягу отведут вниз да бросят ему кусок хлеба и дадут воды. Ведь мы не какие-нибудь варвары, жаждущие крови ради крови. Мы действуем во благо Евангелия и Животворящего Креста, и покуда вина подозреваемого в служении дьяволу не доказана, должны обходиться с ним милосердно.

Рьяный борец с дьявольскими кознями Штедингер был недоволен решением председателя суда, которого считал недостаточно стойким ненавистником колдунов и ведьм, но промолчал. Петра развязали, велели одеться и под охраной четырех солдат препроводили в подземелье, куда он был брошен, избитый прикладами ружей, три дня назад. Сырой, вонючий подвал встретил его могильным мраком, и тяжелая, обитая железными полосами дверь со скрипом захлопнулась за ним.

Сидя на охапке гнилой соломы, слыша писк крыс, шнырявших по углам, звон падающих с потолка капель, Петр вдруг горько заплакал, но не от жалости к себе, потому что чувствовал вмешательство во все события последних месяцев Провидения, а Божий промысел он привык считать всегда благим. Петр плакал, вспоминая пирушки у Лефорта, у торговца Монса, вспоминая лица дорогих приятелей из немецкой слободы, дорогую Анну Монс.

"Неужто все немцы притворялись, лукаво врали мне тогда, прикидывались добряками? Они обольстили меня своим гостеприимством, лаской, отличным пивом и вкусной колбасой, простыми, свободными манерами, политесом, умными, приятными речами. Я, видно, обманулся, если возжелал сделать русских причесанными, умненькими немцами, они же, оказалось, провели меня сотнями, тысячами своих казнят, обрекают на мучительство, не жалея и младенцев. Лютер у них заместо Бога, а Лютер, говорят, сам в черта больше, чем в Бога верил - чернильницей в него бросался. А меня за что на пытку обрекли? За ребенка на площади вступился!"

Вдруг заскрежетало железо - кто-то отодвинул засовы. Свет на мгновенье ворвался в темноту подвала и исчез. Застучали по ступеням башмаки, и Петр услышал чей-то голос:

- Государь, поднимайтесь, поднимайтесь! Я пришел, чтобы вывести вас отсюда. Я - секретарь суда, вы видели меня. Спешите, скоро вернутся судьи.

- Откуда ты знаешь, что я... государь? - не мог поверить Петр.

- Я узнал вас, у меня есть ваш гравированный портрет. К тому же я слышал, что вы работали в Голландии, как обыкновенный плотник. Не знаю, как вы оказались в Кольберге, что с вами приключилось, но верю, что вы прирожденный царь Московии. Бегите из города! Если вас настигнет погоня, то уж костра вам не избежать. Я знаю, что вы любили немцев, так пусть же, если вы вернете себе корону, ваша любовь распространится и на простого судейского секретаря из Кольберга. Мое имя - Гаспар Баум. Теперь же поднимайтесь на ноги, я выведу вас из тюрьмы.

По известным лишь ему одному закоулкам здания суда, построенного ещё триста лет назад, хранившего в своих стенах память о тысячах милосердных приговоров, обеспечивших заблудшим христианским душам очищение спасительным огнем, Гаспар Баум вывел Петра на улицу, и помазанник, горячо обняв молодого человека, скрылся в ближайшем переулке.

Когда в подвале здания суда появились слуги правосудия, они, к своему изумлению, не обнаружили странного заключенного, возомнившего себя русским царем. Конечно, никто из судей не посмел бы даже на мгновение допустить мысль, что такой аккуратный в ведении протоколов, послушный, как большая часть немцев, и благовоспитанный секретарь Гаспар Баум мог поспособствовать побегу бродяги и, очевидно, колдуна. Поэтому Штедингер, допуская неделикатность по отношению к председателю, сказал с раздражением, когда они вошли в зал судебных заседаний:

- Вся беда заключается в том, милейший господин Рихтель, что вы излишне милосердны к слугам дьявола. Разве, давая распоряжение оставить колдуну воды, вы не знали, что прислужники Сатаны обладают способностью бежать из тюрем, нырнув в посудину?

Но Рихтель, успевший прекрасно пообедать и даже недолго соснуть, в глубине души ненавидевший допросы с пристрастием и казни, исполнявший должность председателя суда лишь потому, что она приносила неплохой доход, не веривший ни в дьявола, ни в Бога, только махнул рукой и полез под мантию, чтобы вытащить костяную зубочистку, а потом извлечь кусочек жареной индейки, что застрял между зубов.

8

СНАРУЖИ - ЦАРЬ, А ИЗНУТРИ - МАЙОР

Кончалась первая неделя правления в Москве царя, носившего имя "Петр", но бывшего в действительности совсем другим человеком, и лишь трое в русской столице знали правду: Лефорт, царица Евдокия и шведский резидент. И никому из них не было резона срывать печати с тайны - Лефорт был в случае*, чувствовал себя куда могущественней, чем даже Ромодановский или Тихон Стрешнев. Евдокия не могла нарадоваться, встречая в своей опочивальне горячего мужчину, страстно ласкавшего её, говорившего ей нежные слова. Все разговоры, слухи о том, что из-за границы вернулся не настоящий государь, а иноземец, ей были безразличны. Брошенная мужем в последние два года, она торжествовала, прекрасно зная, что и в тереме, и на Кукуе, и в посаде - во всей Москве прекрасно знают, что от немцев государь вернулся совсем другим, что он не ходит к Анне Монс и голубит лишь её, царицу Евдокию, мать наследника престола.