Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд

и сильных мира сего, которые могут когда угодно и без отсрочки удовлетворять свои желания. Пока медицина не научилась обеспечивать нашу жизнь, пока общественные установления не направлены на то, чтобы эта жизнь складывалась более радостно, до тех пор не может быть задушен в нас голос, восстающий против требований морали. Каждый честный человек делает в конце концов эту уступку – по крайней мере, для самого себя. Разрешение конфликта возможно лишь окольным путем, с помощью нового рассуждения. Нужно связать свою жизнь с другой таким образом, уметь так сильно отождествлять себя с другим человеком, чтобы получилось преодолеть недолговечность собственной жизни. Нельзя незаконно удовлетворять свои нужды, их следует оставлять неисполненными, ибо лишь немалое число неудовлетворенных желаний ведет к развитию силы, необходимой для изменения общественного строя. Однако не все личные потребности могут быть подвергнуты такому перемещению и перенесены на других людей, а потому полного и окончательного разрешения конфликта ожидать не приходится.

Мы знаем теперь, как назвать последние истолкованные нами остроты: это циничные шутки, за ними скрывается цинизм.

Среди институций, на которые они нападают, ни одна не оберегается более строго и более настойчиво моральными предписаниями, чем институт брака. Тем не менее брак является чрезвычайно заманчивой мишенью для большинства циничных шуток. Никакое посягательство не задевает личность сильнее, нежели посягательство на сексуальную свободу, и нигде культура не пыталась оказать на индивидуума такое давление, как в половой области. Для наших целей достаточно привести единственный пример – уже упомянутую «Запись в альбом принца Карнавала»:

«Жена – как зонтик. Рано или поздно всякий садится в экипаж».

Сложную технику этого примера мы уже обсудили: тут и смятение из-за непонятности, и невозможное, по-видимому, сравнение, которое, как мы теперь сознаем, само по себе неостроумно, и аллюзия (личное спокойствие приравнивается к общественному экипажу) и – самый сильный технический прием, – пропуск, по вине которого шутка становится еще непонятнее. Вообще сравнение следовало бы провести вот в каком виде. Женятся для того, чтобы оградить себя от искушений чувственности, но затем выясняется, что брак не дает удовлетворения наиболее сильной мужской потребности. Все равно что брать с собой зонтик, желая защититься от дождя, и таки промокнуть, когда дождь делается сильнее. В обоих случаях нужно искать дополнительную защиту; при дожде это общественный экипаж, а в семейной жизни – доступные за деньги другие женщины. Так шутка почти целиком заменяется циничным высказыванием. О том, что брак не в состоянии удовлетворить мужскую сексуальность, не решаются говорить громко и открыто, если к тому не вынуждает любовь к истине и страстное желание реформ в духе Христиана фон Эренфельса[109]. Сила шутки заключается в том, что она, пусть опосредованно, все-таки это сообщает.

Для тенденциозной остроты выпадает особенно благоприятный случай, когда критика направляется на собственную личность – выражаясь осторожнее, на сообщество, к которому принадлежит человек, создающий шутку, то есть на собирательную личность, например на свой народ. Это условие самокритики может объяснить, почему именно на почве еврейской народной жизни проросло изрядное число удачных шуток, из которых мы привели выше достаточное число примеров. Истории, созданные евреями, высмеивают своеобразные черты еврейского характера. Остроты же по поводу евреев, созданные неевреями, в большинстве случаев представляют собой плоские шутки, в которых соль сводится к тому, что чужак воспринимает еврея как комическую фигуру. Сами еврейские шутки о евреях тоже допускают такой прием. Но евреи знают свои истинные недостатки, а также учитывают их связь с положительными чертами национального характера. Участие человека в порицании собственных слабостей создает трудно поддающиеся описанию субъективные условия работы остроумия. Впрочем, не могу сказать, часто ли случается, чтобы другой народ в такой мере смеялся над своими слабостями.

В качестве примера могу сослаться на упомянутую историю о том, как еврей в вагоне железной дороги тотчас перестает соблюдать все правила приличного поведения, после того как узнает в человеке, вошедшем в купе, своего единоверца. Мы изучили эту шутку как доказательство наглядного пояснения при помощи малой подробности. Она призвана отобразить демократичный образ мышления евреев, которые не видят большой разницы между господами и рабами. К сожалению, это отношение ослабляет дисциплину и взаимные контакты между людьми.

Другой, особенно интересный ряд шуток изображает взаимоотношения между бедным и богатым евреем. Героями этих шуток выступают проситель (шноррер) и благотворитель – некий хозяин дома или барон.

Проситель, которого принимали в гости каждое воскресенье в одном и том же доме, появляется однажды в сопровождении неизвестного молодого человека, который тоже намеревается сесть за стол. «Кто это? – спрашивает хозяин дома и получает ответ: «С прошлой недели это мой зять. Я обещал его содержать в течение первого года».

Намерение этих историй всегда одно и то же; оно выступает отчетливее всего в следующей истории.

Проситель обращается к барону за деньгами для поездки на курорт Остенде, потому что врач, выслушав его жалобы, предписал ему морские ванны. Барон находит, что Остенде – очень дорогое местопребывание; мол, более дешевый курорт принесет ту же пользу. Проситель отклоняет это предложение со следующими словами: «Господин барон, для меня нет ничего дороже моего здоровья».

Эту великолепную шутку, созданную путем смещения, можно счесть образцом такой разновидности остроумия. Барон явно хочет сэкономить свои деньги. Проситель же отвечает так, будто деньги барона – это его собственные средства, ценность которых для него, конечно, меньше, чем ценность здоровья. Дерзость требования вызывает у нас смех. Но все эти шутки, за некоторыми исключениями, обладают фасадом, который мешает правильному их пониманию. Истина в том, что проситель, который мысленно обращается с деньгами богача как со своими собственными, на самом деле почти имеет право – по священным заповедям иудеев – на такое суждение. Негодование, породившее эту шутку, направлено, разумеется, против закона, тяжко обременяющего даже набожного человека.

Другая забавная история.

Проситель встречает на лестнице в доме богатого человека своего товарища по ремеслу, который не советует ему навещать хозяина. «Не ходи сегодня наверх. Барон не в духе и никому не дает больше одного гульдена». «Я все-таки пойду, – говорит первый проситель. – Почему я должен дарить ему этот один гульден? Разве он мне что-нибудь дарит?»

Эта шутка использует технику бессмыслицы, заставляет просителя утверждать, что барон ничего ему не дарит в тот миг, когда он собирается просить о милости. Но бессмыслица здесь мнимая. Почти исключено, что богач ничем не одарит просителя, ведь закон обязует богатых людей раздавать милостыню. Строго говоря, богач должен быть благодарен, что проситель доставляет ему повод оказать благодеяние. Обыденное мещанское понимание милостыни противоречит религиозному пониманию.