Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд

например, ответ светлейшему князю на вопрос, служила когда-либо мать человека, которого спрашивают, во дворце правителя или нет. Вспомним также слова того, кому два богатых мошенника показали свои портреты: «And where is the Saviour?»[111] В одной ситуации намерение побуждало ответить на оскорбление оскорблением, в другой – к тому, чтобы уязвить вместо того, чтобы дать требуемый отзыв. Противодействие оказывают сугубо внешние факторы, то есть властное положение тех лиц, к кому обращены оскорбления. Но заметно, что эти и сходные с ними остроты тенденциозной природы, пусть они нас удовлетворяют, не в состоянии вызвать искренний смех.

Иначе обстоит дело, когда на пути к прямому осуществлению намерения стоят не внешние, а внутренние препятствия – когда внутреннее побуждение противоречит намерению. Это условие находит выражение, если следовать нашим примерам, в уничижительных шутках господина Н., в характере которого сильная склонность к брани подавлялась высокоразвитой эстетической культурой. Посредством остроумия внутреннее сопротивление в этом частном случае преодолевается, любые задержки упраздняются. Поэтому, как и при внешних препятствиях, становится возможным удовлетворение намерения, а подавление и возникновение «психической запруды»[112] отвергаются. Механизм развития удовольствия в обоих случаях один и тот же.

Пожалуй, будет полезно глубже и подробнее вникнуть в различие психологической ситуации для внешних и внутренних препятствий, так как имеются обоснованные подозрения по поводу того, что в результате упразднения внутреннего препятствия можно получить гораздо более яркое удовольствие. Но я предлагаю удовлетвориться малым и заняться прояснением следующего существенного обстоятельства. Внешние и внутренние преграды различаются только тем, что для вторых упраздняется уже существующая задержка, а для первых – некая новая задержка. Потому не следует чрезмерно полагаться на спекулятивное допущение, будто для создания и для поддержания психической задержки требуются «психические затраты»[113]. Мы знаем, что в обоих случаях применения тенденциозной остроты целью выступает получение удовольствия, и потому можно думать, что последнее соответствует экономии прибереженных психических затрат.

Итак, мы снова сталкиваемся с принципом экономии, который обсуждался при рассмотрении техники словесных шуток. Правда, ранее мы выявляли экономию в употреблении как можно меньшего числа слов (или близко похожих слов), а теперь говорим об экономии в гораздо более широком значении, применительно к психическим затратам, и должны считать, что возможно приблизиться к постижению сущности остроумия через более точное определение понятия «психических затрат».

Некоторая неясность, которую мы не смогли рассеять при обсуждении механизма удовольствия от тенденциозных острот, кажется приемлемым наказанием за попытку выяснить более сложное раньше более простого, за обсуждение тенденциозных острот прежде безобидных шуток. Мы замечаем, что экономия затрат энергии на торможение или подавление оказывается тайным источником воздействия удовольствия от тенденциозных острот – и с этим знанием приступаем к изучению механизма удовольствия от безобидных шуток.

Из соответствующих примеров безобидных шуток, для которых нет нужды опасаться вмешательства целенаправленности или содержания, мы должны сделать вывод, что технические приемы остроумия сами по себе есть источник удовольствия; но нужно проверить, возможно ли свести это удовольствие к экономии психических затрат. В одной группе этих шуток (игра слов) техника состоит в том, что наша психическая установка направляется на созвучия вместо смысла, что звуковой образ слова подменяет собой значение, выражаемое отношением к какому-либо предмету[114]. Можно предположить, что тем самым мы значительно облегчаем психическую деятельность, что при осознанном употреблении слов приходится сосредотачивать внимание, чтобы удержаться от этого удобного приема. При патологических состояниях мышления, когда, судя по всему, возможность сосредоточения психических затрат ограничена, и вправду выдвигаются на передний план представления о созвучии такого рода (в сравнении со значением), а больные в своих речах следуют, как гласит формула, «внешним» (вместо «внутренних») ассоциациям в словесных представлениях. Маленький ребенок, которому привычно трактовать слова как предметы, тоже выказывает склонность искать за тождественным или сходным текстом общий смысл; эта склонность становится источником многих ошибок, вызывающих смех у взрослых. Если в шутках доставляет несомненное удовольствие переход от одного круга представлений к другому (вспомним Home-Roulard – переход от кухни в область политики) через употребление одного и того же или сходного слова, то это удовольствие следует, конечно, свести к экономии психических затрат. Удовольствие от остроумия, вытекающее из такого «короткого замыкания», оказывается тем больше, чем более чуждыми видятся оба круга представлений, связываемых тем или иным словом; чем дальше они друг от друга, тем сильнее удается сэкономить мыслительные затраты благодаря техническому приему остроумия. Укажем еще, что шутки опираются здесь на прием установления связи, которую серьезное мышление отбрасывает и которой оно тщательно избегает[115].

Вторая группа технических приемов остроумия – унификация, созвучие, многократное употребление, изменение известных оборотов речи, отсылки к цитатам – позволяет выделить в качестве общего признака тот факт, что в каждом обнаруживается заново нечто уже известное, причем там, где ожидалось что-то новое. Эти находки доставляют удовольствие, и нетрудно, опять-таки, опознать в оном удовольствие от экономии, которое надлежит сопоставить с экономией психических затрат.

Общепризнанно, по-видимому, что новое открытие уже известного, его «опознание», приносит удовольствие. Гроос[116] (1899) говорит: «Опознание повсюду, где оно не слишком механизировано (как, например, при одевании…), связано с чувством удовольст-вия. Один только признак известного легко сопровождается тихим удовольствием, которое сродни чувствам Фауста, который после жуткой встречи с потусторонним вновь вступает в свой кабинет[117]… Если самый акт опознания возбуждает удовольствие, то можно ожидать, что человек постарается развивать эту способность ради нее самой, следовательно – экспериментировать с нею забавы ради. Действительно, Аристотель усматривает в радости от опознания основу художественного наслаждения, и следует признать, что этот принцип нельзя игнорировать, пускай он и не имеет столь важного значения, вопреки мнению Аристотеля».

Гроос обсуждает далее игры, характерная черта которых состоит в повышении удовольствия от опознания, поскольку на пути к успеху воздвигаются препятствия, то есть создается «психическая запруда», которая устраняется актом познания. Но эта попытка объяснения не принимает во внимание тот факт, что познание само по себе исполнено удовольствия; Гроос, ссылаясь на такие игры, фактически сводит радость от познания к радости от власти, то бишь от преодоления трудности. Мне этот последний фактор видится вторичным, я не нахожу оснований уходить от более простого толкования, согласно которому познание само по себе, то есть из-за уменьшения психических затрат, исполнено удовольствия; указанные же игры лишь используют механизм «запруды» для повышения удовольствия.

Общеизвестно еще, что рифма, аллитерация, припевы и другие формы повторения созвучных слов в поэзии обращаются к тому же самому источнику удовольствия – к открытию уже известного заново. «Чувство власти» не играет сколько-нибудь значительной роли в этих технических