Тавро - Владимир Рыбаков

Тут Мальцев понял, что ляпнул лишнее. Француз выпрямился, поклонился хозяйке торсом, потерявшим гибкость, сказал: «Спасибо за вечер, но мне здесь больше делать нечего», — и ушел, не оборачиваясь.

Катя тяжело заплакала. Мальцев молча последовал примеру француза. Он шел к дому Бриджит, глубоко дыша, стараясь всем существом впитать свежесть ночи. «Прямо мания какая-то. Стараюсь испоганить все, к чему прикасаюсь. Куда я лез? Бросал ему в морду правду чужого мира. А люди и своей правды не выносят. Только правдоподобие. А я ему… тьфу ты».

Мальцев вспомнил старую поговорку: «Если хочешь дружить с бедуином, никогда не рассказывай ему о горах». Было жаль Катю, но он продолжал против воли веселиться.

От Бриджит писем не было.

Думая о ней, он ощутил какую-то перемену в себе, будто принимала форму какая-то определенная идея. Забавно, но мысль быть повешенным как предатель не смущала больше. И недавнее поведение в Министерстве внутренних дел казалось теперь глупо-смешным. Присяга. Какая присяга? И все же…

Ему неожиданно подумалось, что в будущей борьбе, даст Бог, заложников не будет. Мальцев уснул, так и не поняв, откуда в нем такие странные мысли.

Его разбудила Катя. Как ни в чем не бывало. Позвала завтракать.

— Хочу устриц и улиток с утра до вечера. — Под катин смех Мальцев добавил: — Лягушатники! Я тоже хочу быть лягушатником.

Пока он ел, Катя с грустью наблюдала за его жадными движениями. Он не мог быть голодным, однако насыщался, как она во время войны. Катя не понимала его резкости, порывов злобы, желания уколоть, унизить людей. Он весь словно дрожал от противоречивых чувств. А лицо у него симпатичное, даже доброе. Мог бы жениться тут. Поработать несколько лет, а там купить себе хорошую лодку — рыбы еще много — и быть себе хозяином. «Как мы все».

— Чего тебе надо? Почему ты так себя вел вчера? Я не понимаю. Не обижайся, я ведь троих, как ты, родила.

Ребра у Мальцева болели уже гораздо меньше. Он легко передвинулся и поцеловал Катю в щеку. Но вдруг Мальцев грязно выругался.

Катя замялась. Она еще ночью решила, что у мальчика все горе от ума. Теперь, уверившись в этом, она еще больше хотела ему помочь, спасти. А Мальцеву захотелось, неудержимо, сказать этой женщине всю чистую правду. Ему показалось, что, слушая себя, сам что-то важное поймет.

— Ладно. Я еще до института понял, что наша система самая устойчивая из всех, известных истории. Работа привела меня к заключению, что наименьшее зло находится на Западе. Запад и стал моей целью. Поверь, я к ней стремился всеми потрохами и на пути потерял много от того, что называется честью, совестью, душой, достоинством. И вот я здесь. Казалось бы, можно зажить, надо зажить, хватая жизнь двумя руками. Я и пытался, а она, свободная жизнь, мне все время жопу показывает. И наименьшего зла не нашел. Этот мир свободен, но не мой. Вот бродят, не находя слов, вопросы и ответы, я их ищу, а они убегают непонятные по непонятному миру. Я уж было решил, что любовь должна мне дать не найденное. Потом показалось, что не любовь, а страх перед нашими — придут сюда и мне первому скрутят голову. Оказалось, что не боюсь этого, не то чтобы не верю в это, а — не боюсь. Ответ все гуляет. Теперь ты понимаешь?

Договорив, Мальцев почувствовал себя на редкость спокойным, уверенным, умным. С ним, он вспомнил, подобное произошло, когда, впервые в жизни, после недель буйной нерешительности, он, самоуверенный в общем школьник, решился дотронуться до женской груди. Парта девочки была в самом углу, и многие смеялись, когда он оборачивался, чтобы увидеть самое красивое лицо на земле. Она в парке ответила на поцелуй, а после раздвинула концы пионерского галстука, чтобы он мог легче увидеть и найти рождающееся, кругловатое. Она сказала по-особенному «Святославик». А он от этой груди под школьной формой светло и радостно умнел.

«Лицо забыл. Забавно. Живем и не знаем, как может мужчина умнеть от прикосновения к женщине».

Он лихо чмокнул Катю в щеку. Мальцев был уверен в долговечности своей радости.

Катя почти ничего не поняла. «Что-то он ищет». Ночью она плакала, но под утро решила, что все к лучшему — не выйдет она замуж за того француза. Не ее он хочет, а землю, чтоб старость удобно прожить. «С его землишкой не отдохнешь, ее слишком мало, даже рабочих не наберешь. Самому придется до смерти работать. Вот он и старался. Вот раздразнил его этот Святослав, и выявил месье свою сущность. И как я сразу не сообразила?» Катя была благодарна Мальцеву. «Хоть он и грубый».

— Знаешь, оставайся пока здесь, а там видно будет. Ребра твои скоро зарастут. Поработаешь у меня, деньги всем нужны. А пока что гуляй, лечись, на рыбалку походи. Можешь с моим сыном в море выйти. Ты же работал в море! Согласен?

Мальцев кивнул. Он был рад соглашаться, кивать, целовать щеки. «Исповедался как мальчишка. А что? Жизнь хороша! Имею я право ею воспользоваться? Имею. А во Франции ли я или на Сатурне — не все ли равно? Вперед — и никаких гвоздей».

Глядя ему вслед, Катя машинально подумала, что парень он крепкий, привыкший к нелегкой жизни — наработает, и что можно будет ему платить не слишком много.

Последующие дни были полны беззаботностью. Ветер, и тот был за него — шевелил небрежно волосы, гонял курчавые облака взад и вперед, залезал приятно под рубашку. Ночь не приносила воспоминаний, костер отражался в глазах незаметно, шашлыки кипели под вином, язык причмокивал, как в детстве, и хотя Мальцев иногда напевал: «Мы всю Европу оденем в галифе, закроем к… матери кафе и на статуе свободы напишем: мир, освобожденные народы!» — в нем не было противоречий. Незаметно он стал сыпать в магазинах пожалуйстами, спасибами, до свиданиями, добрыми днями, сам взгляд уменьшился как будто в весе. И если, катаясь на велосипеде, Мальцев насвистывал «Интернационал», то только потому, что эта мелодия приходила сама, без усилий.

Вечерами Мальцев сидел в ближайшем кафе, говорил о ценах, женщинах, автомобилях, внутренней политике и почему-то склонялся в сторону социал-демократии скандинавского типа, хотя тот, другой Мальцев, считал, что эволюция этого самого демократического вида социализма приводит к все же опасному усилению роли государства. По Бриджит он скучал довольно спокойно. Каждое утро, находя почтовый ящик пустым, он с улыбкой повторял по-французски: «Нет новостей — значит все в порядке», и в течение дня знакомился хотя бы с одной женщиной и, так как он переводил с русского методы знакомства, получалось оригинально. Но дальше игривости не шел — женщин, вообще, ему хотелось только во сне. В остальное время он любил Бриджит; по-хозяйски думал иногда, как бы купить дом в рассрочку. В парилке он однажды поймал себя во время перечисления марок автомобилей — и рассмеялся.

Так дни наполнялись приятной игрой-неигрой — Катя была изумлена столь резкой переменой, искала подвоха и не находила. Святослав вполне серьезно стал рассуждать о росте цен, о местных выборах, при этом вставляя с нарочитым изяществом в свою речь французские обороты. Катя против воли стала меньше его уважать, в его слишком быстрой перемене чувствовалась бесхребетность, но должна была признать, что Святослав перестал ее раздражать.

Работать на комбайне Мальцев научился удивительно быстро.

— А я на целине был, в Казахстане. Это было время! Никто не понимал, как те агрегаты действовали. Казалось, комбайн сам должен был на запчасти рассыпаться. А все-таки убирал, правда, может, только половину, может немного больше. Но это никого не волновало — весь урожай никогда не собирался, не хватало ни людей, ни машин. Потом при перевозке много зерна оставалось на дороге — так что советские птицы в это время года самые сытые в мире. А у тебя не комбайн, а швейцарские часы — сам работает, горбушки за собой не оставляет.

— А я не помню, как было. Комбайнов не помню. Но почему так, почему люди не возмущаются, ведь столько денег пропадает?

Мальцев рассмеялся, обтер тылом ладони пшеничную пыль:

— Велика ли власть, ничтожна ли — пусть разбираются потомки. Современнику нужно выжить. Чтобы были потомки.

Катя постаралась что-то понять. Бросила.

— Я тебе поесть принесла. У меня тут все в машине.

— Вы, французы, ведь в час, кажется, обедаете. И я буду в час. Как коллектив, так и я.

— Так ведь уже час, — ответила Катя.

— Ну? Вот что значит горб гнуть на благо капитализма. Время бежит быстрее денег.

Мальцев с беспокойством прислушивался к своей искусственной насмешливости.

— А почему в России такие плохие урожаи?

Ей нужно было что-то спросить — она почувствовала к этому парню ненависть. Он будил опасные для спокойствия ощущения и воспоминания. Чтоб подавить волнение, стала быстро резать хлеб, и оттого, что были на поле и говорили по-русски, Катя прижала буханку к груди, как не делала уже много десятилетий и стала глубокими округлыми движениями отсекать ломтища. Вспомнилась удивительно ярко бабушка, умершая неизвестно когда. Ее глаза, старше лица, призывали себя соблюсти, их умная угрюмость приказывала быть чистой и бояться Бога в любви к Нему и к людям.