Франклин Рузвельт. Уинстон Черчилль - Дитрих Айгнер

Этим законом конгресс уполномочил президента снизить слишком высокие таможенные пошлины США в ответ на уступки других стран до 50 %, а в случае, если с США обойдутся не равным образом, поднять на 50 %. Основой двусторонних торговых соглашений была обязательная и многосторонняя действующая оговорка, согласно которой торговые льготы, которые одна из сторон, подписавших договор, в будущем предоставит третьей стороне, автоматически гарантируются ей и другим партнером по торговому договору. Смысл этих особых условий был в том, чтобы шаг за шагом освобождать все более крупные рынки от торговых барьеров всевозможных видов. Новая торговая договорная политика основывалась одновременно на опыте мирового экономического кризиса и уверенности, что США могут лучше всего использовать либеральный постулат равных возможностей благодаря собственной экономической мощи.

Однако между либеральными намерениями и сопровождающей эту политику риторикой о всеобщем использовании открытых рынков для единого торгового мира, с одной стороны, и собственной практикой, с другой стороны, зияла (несмотря на этот новый закон) и дальше огромная брешь, потому что Рузвельт и Халл в заключительной фазе отдельных договоров находились под сильным внутриполитическим давлением представителей американских интересов, особенно интересов аграрного сектора. Заключенные до начала второй мировой войны договоры с двадцатью странами на основе включенных в них гарантий против иностранной конкуренции были действительно двусторонними договорами старого типа и утратили свое значение. Япония и другие государства должны были признать, что в тридцатые годы действия США определяли не добрые намерения Рузвельта и Халла, а исторически выросшие реальности американского протекционизма. Хотя закон 1934 года означал долгосрочный решительный поворот, но действительно заметное снижение пошлин последовало только после 1945 года.

Необходимые концессии американских заинтересованных групп дались особенно тяжело министру иностранных дел Халлу, потому что он в течение всей своей жизни непоколебимо верил в благую и примирительную силу свободной торговли. Рузвельт в этом вопросе предпочел возможное вместо желаемого. «Мы все одобряем, — писал президент, — принципы Халла и цели в области мировой торговли, но Халл и я можем в какой-то отрезок времени идти к этому до тех пор, пока не будет построен политический барьер, который замедлит или остановит наш прогресс». Халл в отдельных случаях не был уверен, поддерживает ли Рузвельт его намерения по поводу свободной торговли или с учетом давления со стороны заинтересованных групп зачеркивает их, как, например, в 1936 году, когда президент поднял пошлину на японский хлопчатобумажный текстиль на 42 %, так как японская доля на рынке грозила подняться на один (!) процент.

Несмотря на эту практику по отношению к японцам, в США и на Филиппинах действовала либеральная установка, заключенная в законе о торговых договорах, которая в тридцатые годы обосновала внешнеторговый политический контракт с теми государствами, которые устанавливали статус-кво, как он был заложен в Версальском и Вашингтонских договорах после первой мировой войны (1922) в военном, экономическом и идеологическом понимании Германией, Японией и Италией. Японцы дискриминировали американскую торговлю в Маньчжурии, и каждая дальнейшая экспансия грозила сократить влияние США в Восточной Азии. Не позднее чем с 1934 года американцам стало ясно, что нацистская Германия и фашистская Италия избрали совершенно противоположную политику, соответствующую их собственной торговой политике, потому что эти государства внешнюю экономику подчинили как часть плановой экономики примату политико-милитаристской цели, вооружению и подготовке к войне и пытались, насколько возможно, сделать ее независимой от мирового рынка, а необходимое сырье приобретать все же путем двусторонних обменных соглашений. Американское правительство очень скоро стало понимать, что таким путем не только резко упадет товарооборот с Германией и Италией, но оба эти государства вместе угрожали экономической позиции США в Юго-Восточной Европе, Германии, а отсюда и — что особенно опасно — в Южной Америке. Если торговая политика Японии, по меньшей мере до 1937 года, значительно отличалась от германской и итальянской, то, по мнению США, все три государства проводили антилиберальную политику, которая закрыла «открытые двери» и лишила американцев шанса на свободную торговлю. Торговый контраст был поэтому важным фактором все ухудшающихся отношений между США и этими тремя государствами.

Предшествующая внешняя политика и таможенная политика правительства Японии были знаком внутриполитически обусловленного ограничения свободы действий Рузвельта в вопросах внешней политики. Это стало еще очевиднее, когда мировая политика с 1935 года из-за экспансионистской завоевательной политики Германии, Японии и Италии оказалась в ситуации набирающей темпы кризиса и страстных принципиальных дебатов о правильности реакции США. С середины тридцатых годов этот вопрос все больше становился господствующей темой американской внешней политики. Что же оставалось делать США, если Муссолини в октябре 1935 года напал на Эфиопию, если гитлеровская Германия в марте 1936 года заняла Рейнскую область, в июле 1936 года началась испанская гражданская война, в октябре 1936 года германо-итальянский договор привел к созданию «оси Берлин — Рим», в ноябре 1936 года Япония и Германия подписали антикоминтерновский пакт, в июле 1937 года Италия присоединилась к антикоминтерновскому пакту, в марте 1938 года немецкие войска вступили в Австрию? Как должны были реагировать США, если 29 сентября 1938 года Гитлер Мюнхенскими соглашениями нарушил баланс сил в Европе, японский премьер-министр Коноэ после захвата китайских северных провинций и всех важных прибрежных городов японскими войсками 3 ноября 1938 года объявил о «новом порядке», немецкие войска в марте 1939 года вступила в Чехию и Мемельскую область, Италия в апреле 1939 года захватила Албанию, Германия и Италия в мае 1939 года заключили военный союз «Стальной пакт», мир был поражен заключенным 23 августа 1939 года германо-советским договором о ненападении, а 1 сентября нападением на Польшу началась европейская война? Затрагивали ли такие события, которые разыгрывались в трех — шести тысячах морских миль от берегов США, национальные интересы настолько сильно, что нужно было помогать жертвам нападения или даже по возможности во второй раз в течение жизни одного поколения вступить в мировую войну? Не лучше ли было для Америки воздержаться от войны в Европе и Азии или даже принять все меры для страховки, чтобы нежелательное или даже провоцируемое вмешательство стало невозможным?