Чисто астраханское убийство - Фридрих Незнанский

Она хмыкнула, как хрюкнула, — это манера у нее, оказывается, была такая, и, поведя плечами, тоже потянулась, словно в истоме. А потом залезла в верхний ящик комода и, достав оттуда что-то, кинула перед ним на стол:

— На-ка вот…

Он увидел достаточно знакомый квадратный бумажный пакетик. Когда-то во всех аптеках страны это гигиеническое средство стоило четыре копейки.

— Ты чего это? В себе, что ль, не уверена? — Он храбро усмехнулся.

— Ну мало ли, может, так тебе способней… поспокойней. А за меня ты не бойся. Трепаться у нас много любят. — Она поморщилась и осуждающе покачала головой. — Словом, как знаешь, я не настаиваю… — уже напряженно рассмеялась Дашка.

— Ну а не настаиваешь, так и спрячь до другого раза, — сказал он, подмигивая и вставая. — Тебе где больше нравится?

Смех-то смехом, но он уже и сам всерьез почувствовал вяжущее его душу томительное ожидание.

— А вот двери запру и покажу! — радостно воскликнула она, и метнулась на веранду, к двери в сад, а затем — в сени, к входной двери, и оттуда уже крикнула: — Ступай сюда, милок!..

Раздумывать дальше не было причины. А что касается операции «проникновения во вражеский стан…», как сформулировал Вячеслав Иванович еще утром, правда имея в виду несколько иное, то сам по себе этот «стан» уже не представлялся Климушину серьезным препятствием на пути изучения оперативной обстановки в станице, где только за последний год произошло столько убийств. И Грязнов был абсолютно уверен, что они — не последние.

Вот так трагическое и смешное, скорей даже чудное, всегда идут по жизни рядышком, чуть ли не в обнимку. Так отчего ж хотя бы не посмеяться, не порадоваться случаю, если представилась такая счастливая возможность и если, в конце концов, все равно быть беде?.. Логично? В принципе, да… Когда стемнело и усталые, мокрые от комнатной духоты партнеры отвалились друг от дружки, «директор Иванов» мечтательно и негромко проговорил:

— Ох, чую, сейчас бы оно — в самый раз…

— Ты про что? — немедленно отозвалась она.

— Да так… — Он не хотел говорить, но, уступая ее настойчивости, ответил: — Обожаю я после таких вот мощных ощущений травкой немного побаловаться. Ты не будешь возражать, если я чуток покурю? Я — у окна, чтоб в доме не пахло. У меня там немножко осталось…

— Господи! Да этого добра у нас — пруд пруди! И зачем тебе эта гадость, Володя? Лучше рюмочку прими. А от этой заразы — одна беда. У моего мужика тоже с травки началось, а кончилось семнадцатью годами… Не надо бы тебе беды такой…

— Ну почему ж сразу — и беда? Я понемногу. И потом, после обильных… упражнений, что ли, очень даже неплохо… Ты позволишь? Вообще-то лучше бы понюхать либо планчика покурить… Они посильней действуют. Но с этим делом нынче повсюду напряженка. — Он вздохнул и неохотно поднялся с широкого хозяйского ложа.

— А тебе очень хочется?

— Не отказался бы.

— А ну-ка, пусти меня, может, и у меня маленько осталось… Было когда-то, — деловито сообщила она, накидывая на плечи халатик. — Тут же у нас той травы в достатке. Некоторые тем и живут.

— Ты смотри-ка! Неужели? — уже с интересом заметил он.

— Так ведь эта твоя трава — повсюду! Везде конопля проклятая растет. А на островах вообще проходу от нее нет. Ох, какие там дела тяжкие творятся! Пойдешь — так можешь и сам живым не вернуться. Целыми семьями заготавливают на продажу… И конкуренция — головы не пожалеют.

— Что ты говоришь? Быть того не может! — подначивал он. — А куда ж милиция-то смотрит? Или у вас тут другие законы?

— Да где они, твои законы? — отмахнулась она и засмеялась с какой-то брезгливостью. — А милиция эта — сама давно по уши. Только что не в открытую торгуют. Ладно уж, полежи, пойду гляну… От мужа бывшего, чтоб ему неладно было! У меня-то самой нужды нет, люди иногда просят, нравится им, как не помочь, верно? Какие-никакие, а деньги — в дом…

— А ты что, разве сама приторговываешь? — с удивлением и недоверием спросил Володя. — Это ж подсудное дело! Не боишься?

— Да чего там — я? Тут люди тоннами везут.

— Серьезно? — уже изумился он и рассмеялся, как удачной шутке…

— Да вон хоть соседи… — сказала она и резко осеклась. Володя понял, что Дарья проговорилась, и поспешил перевести разговор на другую тему…

— Знаешь, не ходи ты никуда. Действительно, ну ее к лешему… Развезет еще… И какой тогда из меня любовник, верно? — Он призывно засмеялся, и она его поддержала. — Давай-ка, Дашенька, лучше в самом деле тяпнем по рюмочке за наше с тобой драгоценное здоровье?

— А вот и принесу! — обрадовалась она и выскочила на кухню. Володя не уставал удивляться: при своих величественных габаритах Дашка обладала непонятной и привлекательной грацией, похожей на грацию, может, и не львицы, но все равно какой-то крупной кошки. И в повадках, и в манере раскованно вести себя. Нет, ни черта не понимают в ней — ни в ее характере, ни, как ни странно, даже в формах те, кому жилье этой женщины представляется гнездом порока. Никому, наверное, не приходит в голову, что она — прежде всего здоровая, сильная, еще молодая и очень одинокая женщина, в разводе с наркоманом и убийцей. Такая же, между прочим, одинокая, как и многие в Ивановском. А что о себе не думает, так кто ж думает о ней-то? Вот так оно и получается…

«Соседи, значит? — размышлял Владимир. — А соседи-то — господа удачливые овцеводы Дадаевы, между прочим. Вот откуда все их доходы… Впрочем, это можно было предполагать… Однако органы по контролю за наркотиками почему-то этого не замечают, не знают, видите ли. Доказательств у них никаких. И у милиции местной — тоже, поскольку и сама чуть ли не в открытую торгует… Либо «крышует» торговцев. Не здесь ли и главная причина всех странных убийств прошедшего года?.. Но как проникнуть к этим Дадаевым? Никакая прокуратура и никакой суд не даст на основе показаний той же Дарьи санкции на проведение обыска в их усадьбе… Да ее легче убрать, чем создавать себе головную боль». И еще он подумал, что завтра надо встретиться с Вячеславом Ивановичем где-нибудь подальше от рыбаков, от которых за версту несет если не перегаром от дешевой водяры, то сладким запашком проклятой травки. Он приподнял голову: Даша несла с кухни поднос, который обычно ставят под кипящий самовар, а на нем стояли пол-литровая бутылка самогона — кстати, очень высокого качества, без всякого запаха сивушных масел, стаканы и что-то нарезанное на тарелке. Ну прямо как в лучших домах Парижа, Конотопа и Бердичева! Не иначе «американского кина» по телевизору насмотрелась. Как же, завтрак — в постель! Вот что можно сотворить с женщиной, просто и без хамства подарив ей неожиданное наслаждение!..

После выпитого самогона Владимира потянуло в сладкий сон. Не потребовался и допинг в виде набитой смесью табака и травки «беломорины» — так он сказал заботливой женщине, и не думающей прогонять мужчину и указывать ему на его место. Знать, понравились мужские старания, чего ж гнать-то?

Дарья не спала, стараясь делать это аккуратнее, ворочалась с боку на бок, тихо постанывала, будто вспоминая минувшие страсти. Владимир подремывал и даже похрапывал слегка, чтоб не вызвать у нее сомнений. В душной комнате с занавешенными окнами и запертыми дверями будто сгущалась неопределенная атмосфера ожидания каких-то неясных событий, представляющих, однако, и возможную опасность. Иначе зачем она учиняла проверку и шарила по его карманам? Ведь не деньги же в бумажнике ее интересовали, Володя осторожно пересчитал купюры — вся сумма была на месте. А вот одной визитки не было — двадцать одна всего. Но, видимо, профессиональная интуиция подсказывала оперативнику Климушину, что главные события еще впереди. И они уже не связаны со всеми этими страстями-мордастями, которые ему охотно демонстрировала щедрая хозяйка, очевидно не даром носившая двусмысленную фамилию Двужильная, — по мужу, между прочим.

И майор дождался-таки, хотя ближе к утру готов был погрузиться в сон и кончать притворяться. Да и Дарье почему-то не спалось. Она пару раз потихоньку — и как ей это удавалось? — сползала с кровати, стараясь делать это неслышно, при ее-то весе, и ушлепывала на кухню, а потом осторожно возвращалась. Нет, неспроста, видно, беспокойство витало в этом доме. Володя подумал вдруг, что она ведь только вчера вернулась откуда-то. И никто не знал откуда. И чем занималась там, где была, — тоже. А ведь это именно она дала заведомо ложные показания против Калужкина — с той рыбой, по ее утверждению, что была похищена со стенда Эренгенова, якобы сбитого машиной Антона. Что, кстати, и явилось тогда единственной уликой при обвинении пчеловода в убийстве соседа-калмыка. И эпизод этот, между прочим, по-прежнему фигурировал в обвинительном заключении по уголовному делу Калужкина, — своими ж глазами читал Владимир. Значит, эксперты-криминалисты так и не сказали своего веского слова по поводу сломанной машины, стоявшей на приколе. Либо все рассказанное свидетельницами Грязнову было опять-таки всего лишь слухами, но никак не фактами. А по поводу того калмыка, что, по слухам, жил с Дарьей Двужильной, напрашивался такой вопрос: сама она выступила на следствии со своей инициативой? Или ее заставили? Мог это сделать, между прочим, и капитан Полозков, «отобедавший» затем у нее. Могли и те же «соседи». Выходцы с Кавказа — это давно и хорошо всем известно — не пропускают мимо своего внимания «больших русских женщин». Может, и Дарью они «не пропустили»? В конце концов, у них была причина убрать соседа — усадьба у того большая, а Дадаевы расширялись. Но у капитана-то что за надобность? Ведь получалось, что именно он с самого начала имел зуб против Антона Калужкина — все убийства на него вешал, как на козла отпущения. И вдруг Володе стало очень жалко эту наверняка вовсе и не беспутную Дарью, а просто одинокую женщину, жизненной энергии которой могли бы позавидовать и совсем молодые станичницы, Дашку, или даже Дашеньку, увы, не видящую для себя никаких перспектив и вынужденную плыть туда, куда несет ее невеселая жизнь…