Чисто астраханское убийство - Фридрих Незнанский

Она в очередной раз копошилась на кухне, и оттуда проникал в комнату робкий, качающийся свет свечи. Володя хотел окликнуть ее, когда услышал, что кто-то постучал. Но не в дверь, а в окно на кухне, где находилась Дарья. Потому, наверное, там и ждала. То есть ночной гость пришел через сад, а не через калитку. Это было уже интересно. Володя равномерно, даже с легким присвистом, негромко захрапел, как похрапывает обычно нетрезвый человек. А сквозь прищуренные веки он разглядел Дарью в чем-то темном, накинутом на плечи, которая босиком скользнула в комнату, прикрывая ладонью огонек свечи, мгновение постояла над ним, вглядываясь, а потом так же неслышно выбралась на веранду. С легким скрипом там отворилась дверь в сад, и скрипнули две ступеньки лестницы.

Володя тенью метнулся следом и затаился у выходной двери — она так и осталась открытой, наверное, чтобы хозяйка потом могла без лишнего шума вернуться в дом.

В стороне, в нескольких метрах от веранды, за темными кустами, негромко разговаривали двое: один голос принадлежал Дарье, а второй был гортанным, с резким кавказским акцентом.

— Ну, узнала кто?

— Из Москвы. Директор какой-то. Отдыхающий…

— К себе положила? — с презрением спросил мужчина.

— А ты хотел, чтоб к тебе? — Дарья повысила голос.

— Тихо, женщина! — приказал ночной гость. — Принеси его паспорт, я смотреть буду.

— Еще чего! А если он спросит? — испугалась Дарья. — Вот тебе карточка, тут все написано.

— Не надо мне карточка! — раздраженно перебил мужчина. — Давай сюда, и паспорт неси!

Где он держит?

— В куртке своей…

— Неси куртку, сам возьму…

— Ну а как же я, Саид? — испугалась Дарья.

— А ты завтра уедешь. Надо в Воронеж. Ему скажешь, чтоб съезжал, нечего у тебя ему делать, слышала, женщина?

— Да слышала, — раздраженно ответила Дарья. — Не знаю, как я ему скажу…

— Хочешь, я сам скажу? Так скажу, что его потом за прогоном найдут?

— Да побойся ты Бога, Саид! Совсем уже озверели!

— Молчи, женщина, иди, делай, что я сказал…

Это было уже слишком. Володя быстро проскользнул в комнату, а потом, тяжело шлепая голыми ступнями и протяжно зевая, будто спросонок, резко опрокинул стул и громко спросил нетрезвым голосом:

— Хозяйка! А где тут свет включается? Ноги ж поломать можно! Ни хрена не вижу! Дарья Степановна! Ну, твою мать… Где ж дверь-то? — Он сердито пнул упавший стул, который отлетел в сторону, и прислушался. Немедленно грузно заскрипели ступени, и с веранды торопливо вошла Дарья. Смущенно призналась:

— Сама бегала… Погоди, постой на месте, сейчас свет зажгу! Щелкнул выключатель, и в комнате стало светло. Володя щурился от яркого света и покачивался. А Дарья кинулась поднимать стул, хихикая при этом, будто в чем-то провинилась перед постояльцем. Странно, что она изображала сейчас почти незнакомую женщину, наверное, тот кавказец стоял где-то рядом и подслушивал разговор.

— А где тут у вас, я забыл?.. — смутным голосом со сна спросил Владимир и, подойдя к вешалке, где висела его куртка с бумажником и паспортом, снял и накинул на плечи — от греха. А еще, чтобы избавить Дарью от очень крупных неприятностей. — Прохладно чего-то стало, — объяснил он свои действия с курткой, ежась и глядя на веранду.

— А ты далеко не отходи, милок, если по малой нужде, — скованным тоном предложила она.

— Темно ж еще на дворе, кто тебя увидит? — И хихикнула. Нехорошо так, неискренно. Вечером голос был другим.

— Ладно, — согласился Владимир и, пошатываясь, направился на веранду.

Но прежде чем шагнуть на ступеньку, еще раз качнулся, а на самом деле прислушался.

Если тот человек оставался в саду, за кустами, он попытается завладеть курткой — в лучшем случае. А потом Дарья сошлется на то, что на постояльца напал какой-нибудь бродяга, забравшийся в сад. Ну, и как ее судить за это? А в худшем — может просто убить и оттащить тело за прогон, на кладбище. Ищите потом, кто убил проезжего человека? Значит, что? Надо доигрывать. В голове возник план. Да и глаза быстро привыкали к постепенно рассеивающейся темноте, а слух уловил шевеленье в кустах напротив, хотя никакого ветра не было. Очень тихая ночь.

«Гендиректор Иванов» медленно, продолжая изображать нетрезвого человека и напевая хриплым голосом «миллион, миллион алых роз…», медленно спустился по ступенькам и повернул за угол, где была тень.

Любой другой, который вышел бы по малой нужде, повернулся бы лицом к стене. Что он и сделал, но лишь на миг. И тотчас развернулся, сбрасывая с плеч куртку. На него летел в прыжке человек, норовя напасть со спины. Обычная бандитская тактика.

Кавказец, вероятно, хорошо видел своего «клиента» — глаза-то его успели привыкнуть к темноте, — и потому он ничего не боялся. Но когда в прыжке подлетел к спине постояльца, его вдруг встретил ослепительно резкий, зубодробительный удар в лицо. И кавказский человек упал почти без вскрика, просто хрюкнул и свалился плашмя.

Володя нагнулся над ним, тот лежал молча, и в руке его сверкнуло лезвие длинного ножа. Значит, все-таки убийство… Нокаут был профессиональный, как учил еще тренер в спецшколе. Владимир прислушался: этот ведь мог оказаться тут не один. Но никакого шевеления вокруг больше не было слышно. Тогда Климушин поднял с земли свою куртку и надел ее. А потом ухватил тело за шиворот и потащил за собой, поднимаясь по лестнице на веранду. У замершей от ужаса Дарьи отвисла челюсть, и сама она неожиданно сгорбилась, превратившись чуть ли не в старуху. Но Володя этого «не заметил». Молча протащил неподвижное тело на середину комнаты, швырнул его на пол и с усмешкой взглянул на хозяйку, так и не отошедшую от ступора.

— Дверь-то закрой, — сказал спокойно и совершенно трезвым голосом Володя. — И окна занавесь. Ну, чего стоишь, непонятно? — В его голосе послышалась холодная жесткость, и Дарья словно очнулась и кинулась на веранду запирать дверь и задергивать занавески.

Пока она как-то бестолково суетилась с отрешенным выражением на лице, Володя с профессиональной ловкостью вытащил из брюк лежащего ремень и, перевернув того разбитым лицом вниз, крепко стянул его руки сзади ремнем. Для человека, будь он в сознании, эта операция была бы достаточно болезненной. А нож бандита, держа за кончик лезвия, аккуратно завернул в газетную полосу, которая в свернутом виде лежала на окне: мух, что ли, бить? Разворачивая ее, обратил внимание на название печатного органа — «Саратовские новости». Неужели читает на сон грядущий?..

Когда Дарья робко остановилась в дверях, Володя поставил два стула напротив друг друга и показал ей:

— Иди-ка сюда, садись. Поговорить надо, если не хочешь очень больших неприятностей… Дашенька…

Специально так назвал ее, показывая этим, что он вроде бы и не очень сердится, и чтоб она подумала, а вдруг пронесет. Но то, что «не пронесет», уж это Володя знал точно. И спасти ее могло только чистосердечное, по всем статьям, признание. В конце концов, этот хрен с разбитой мордой вполне мог бы сойти и за бродягу, разбойничающего ночами по чужим дворам. И такой аргумент давал бы женщине надежду на то, что ее лично наказание минует. Пусть так думает, во всяком случае, если это развяжет ей язык. И если она действительно не злостная преступница, а жертва всех этих «соседей». Не годится Дарья в серьезные преступницы. Здесь же, вероятно, и надо искать возможную причину ее признательных показаний относительно той злополучной эренгеновской вяленой рыбы, что была обнаружена у Калужкина…

Вообще-то сейчас было бы очень уместным присутствие здесь Вячеслава Ивановича. Но тот наверняка спит — под утро сон самый сладкий. А кто не спит? Тот, у кого совесть нечиста… С этого тезиса, с совести, и начал разговор Климушин. При этом не очень и настаивая на том, что имеет в виду конкретную совесть именно Дарьи.

— Ну и народ тут у вас! В сортир спокойно нельзя выйти… Никакой уже совести… Чего ему надо было от меня? Ты не знаешь его… Дашенька? — мягко спросил он, но уставился ей в глаза так пристально, что истолковать его взгляд в свою пользу женщине было трудно. В том случае, если у нее с совестью и в самом деле было не в порядке.

Дарья потерянно молчала, будто горько сожалела о том, что так прекрасно начавшаяся история ее отношений с Володей вдруг горько оборвалась, причем по ее собственной вине.

— Понятно, — сказал он. — Можешь не отвечать, знаешь. Он — из этих твоих «соседей», что ли? Из тех, которые тоннами возят, да? Ну, чего молчишь?

И она только кивнула. Нет, он-то прекрасно понимал, что любое ее признание грозит ей самой жестокой расправой. Значит, следовало объяснить так, чтобы она поверила, что он вовсе не желает ей зла, а хочет просто разобраться в крайне тяжелой ситуации.

— Послушай, Даша… Он скоро придет в себя, и я из него душу вытрясу. Зачем тебе надо, чтобы он на тебя свалил свою вину? Это ж ведь ему нужен был мой паспорт, а не тебе, верно? А зачем? Объясни, и я от тебя отстану. Только не говори мне, что он — твой ревнивый любовник, который накинулся на меня в темноте с ножом, — он кивнул на стол в сторону газетного свертка, — чтобы отстоять твою, понимаешь ли, поруганную мной честь. Любовники такими не бывают. Зато бывают те, которые совершают противозаконные действия, другими словами — уголовные преступления и боятся разоблачения. Он — из охраны Дадаева? Кто там главный — Ахмет? Она опять кивнула, не поднимая глаз.