Любовные каникулы - Светлана Оникс

Я, как была в халатике на голое тело, так и открыла. На пороге стояли двое в серых костюмах. Один из них молчал, просто тупо таращился на меня, слюнки пускал. Ну я как бы невзначай халатик на груди чуточку распахнула. У дяденьки чуть инфаркт не случился. Смешные они все, мужики. Что русские, что итальянцы, дай только на голую бабу поглядеть. А другой повыдержанней был, что-то лепетал скороговоркой, тыкал мне в нос каким-то удостоверением. Я, признаться, сразу и не поняла, кто они такие.

— Извините, — говорю. — Ошиблись номером. Я вас не знаю. — И хотела уже дверь захлопнуть, как тот, который молчал, ногу свою выставил. А разговорчивый на ломаном английском поведал мне, что они, оказывается, из эмиграционной службы. Во как...

— И чего вам надо? — спрашиваю. А в груди похолодело. Не люблю я все эти дела.

— У вас виза просрочена, — говорит. — Будем несказанно рады, если вы вымететесь из страны в двадцать четыре часа, а иначе насильно выпрем, в наручниках. — И ушли... Только пальчиком на прощание не погрозили, как двоечнице.

Я завтрак в номер заказала, оделась, сижу, думаю. Нехорошо как-то все получается, неромантично. И есть совсем не хочется, эти мужички своим появлением весь аппетит отбили.

Это что же получается? Я и так сегодня выметаюсь, а они еще и грозят? Я, значит, персона нон грата? Я, Александра Кузнецова, получившая Золотого льва? Интересно... Кому же я не угодила, что прямо уж в двадцать четыре часа в наручниках, как торговку наркотиками? Очень странно... Сегодня же самолет на Москву. Ясное дело, что нужно уезжать... Тогда с какой стати эти уведомления, угрозы? Будто они знают, что... Ах ты, леший болотный! Я пулей выскочила в коридор, стучусь к Андрею. Тот открывает дверь, возмущенно так хлопает глазами.

— Слышь, ты, родоначальник кинематографа. — Я ему руку так на плечо положила, чтоб не дергался. — Мелкими пакостями занялся, да? Успокоиться не можешь? Мужское достоинство твое задели? Если враг, то по-нашему, по-советски?

Ага, вижу, что покраснел! Вот только не пойму отчего. То ли от стыда, что я его раскусила, то ли просто так, от неожиданного моего наезда.

— Ты чего, Сань? — Андрюша вроде как испугался. — Что случилось-то?

— Будто я тебя не знаю! — Я рассмеялась ему в глаза. Нет, правда, надоел он мне своими выходками. Ему бы не в кино, а в компетентных органах работать. Неплохо бы получилось. — Отстань, а? Очень тебя прошу.

— Сандра, ты...

— Ты, ты, не тыкай, проткнешь! — Достал он меня! — Значит так, Арсеньев. Ты меня разозлил. А злая Кузнецова пострашнее злого бегемота. Подстраховаться решил? Не дай Бог любимая актриса не вернется на Родину? Ничего у тебя не получится. Я уж как-нибудь сама распоряжусь своей жизнью, понял?

— Не совсем... — Мой дружок почесал гениальную голову. Он не врал. Он действительно не понял, о чем вообще речь. А может, прикидывался, с него станется. Он еще тот пройдоха. На какой-то момент я засомневалась. А вдруг это и в самом деле не его рук дело? Но очень скоро отбросила эти сомнения. Как же, не его... Чьих же тогда?

— Прощай, Андрюша, — говорю ему. — Сам напросился. Как ты со мной, так и я с тобой, хорошо? Уж, пожалуйста, без обид. На вот тебе. — И протягиваю свой билет на самолет. — В аэропорту продашь, купишь на вырученные деньги колготки жене. Скажешь ей, мол, от меня подарок. А будут в Москве спрашивать обо мне; так шлангом прикинься, не заметят. Ну, бывай!

И, покачивая бедрами, удалилась в свою комнату, заперла дверь на ключ. Арсеньев был повержен! Ох, как я ему врезала промеж глаз! Морально врезала, если можно так выразиться.

Через пару минут он позвонил мне, а я бросила трубку. Потом он долго стучался, но я не открывала. Одним словом, прервала с ним всякие отношения. Пусть побесится, лишний раз не помешает.

Разумеется, я вернусь с делегацией в Москву... Разумеется... Куда денусь?.. И зачем Андрею нужно было натравливать на меня эмиграционную службу? Что уж он им наговорил? Видать, и в самом деле испугался, что я останусь. Оно и понятно, ему и вломить за это могут по первое число. За кого он меня вообще принимает? Нельзя было как-то по-человечески поступить? Еще бы Илюше позвонил... Стукач...

А может, это консульские или «искусствовед в штатском»? Нет, те меня теперь боятся. Я же могу и пресс-конференцию закатить...

Злость как-то сама собой улетучилась. Я выпустила пар и успокоилась. Смешно все это. Просто смешно... И надоело до смерти. Казалось бы, профессия у меня такая, пора привыкнуть к гадостям, сплетням и провокациям, без них актерский мир невозможен. Но не получается. Гадко это. Устала. Хочется чего-то простого, чистого, пусть на день, пусть на час, пусть на минуту...

На меня грустно смотрел Золотой лев. Львенок еще совсем. Левушка. О, я теперь его буду звать Левушка. Ну, что смотришь, Левушка? Не хочется из «гостиной Европы» уезжать? Мне тоже. Хорошо тут, правда?

Я быстренько собрала вещички. Чего тянуть-то? До самолета времени осталось с гулькин нос. Левушку обернула шелковой комбинашкой, чтобы не поцарапался, и положила его на дно чемодана. Нужно будет позаботиться о его безопасности. Еще чего доброго какой-нибудь московский идиот решит его спереть, чтобы потом хвастаться знакомым. Возьму и зарою его в саду. Мы в детстве делали такие секретики. Для сохранности.

Все, с упаковкой пожитков покончено. И что делать теперь? По городу еще раз пройтись? Попрощаться... Не люблю я эти прощания... Почему из этого нужно делать какой-то ритуал? Почему нельзя просто разбежаться в разные стороны? Почему обязательно нужно утирать слезы, говорить торжественные слова и бросать монетки в фонтан? Ведь жизнь не обрывается! Приеду сюда еще сто раз! На фестивали...

С Адриатики наползал тяжелый густой туман, и теперь с острова трудно было разглядеть Венецию. Будто погода впала в какую-то меланхолию, захандрила, затянула небо облаками. Видимо, у природы тоже бывают такие моменты, когда грустно. Не всегда же солнцу светить...

Говорят, что Венеция погружается в воду на несколько сантиметров в год. Неужели когда-нибудь этот восхитительный город исчезнет, неужели Венецию постигнет судьба Атлантиды? Как это несправедливо. Миллионам одинаковых, грязных, уродливых, никому не нужных городов ничто не угрожает, а настоящему произведению искусства, созданному человеческими руками, придет конец? Впрочем, ничего удивительного. Так всегда в жизни — побеждает серость, у нее выживаемость повышенная, как у тараканов, ни один яд их не берет...

И Арсеньев — тоже серость, самая настоящая. Но с международным признанием. Авторитет... Только и умеет, что локтями работать, да по трупам ходить. А как разозлился, что его творчество не отметили призом! Надо же, ровным счетом ничего собой не представляет, а какая гордыня, какое самовосхваление! Тоже мне, художник...