Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» - Сергей Солоух

Эти сделавшиеся в русском переводе (перевод Я. Гурьяна, см. комм., ПГБ 1958, т. 1, с. 438) совершенно непристойными вирши в оригинале вовсе не выглядят таковыми:

Ze všech znejmilejšísvou milou já mám,nechodím tam za ní sám,chodí za ní jiných více,milenců má na tisíce,a ta moje znejmilejšíje panenka Maria…

В этом невинно-пасторальном, в каких-то дальних скитаниях подобранном автором «Швейка» славословии святой Девы (никакими фольклористами покуда не опознано, включая Вацлава Плетку – VP 1968), нет никаких грубых и скабрезных «лезут», «прут» или «гурьбой». Наивная, чистая любовная лирика «милочка», «зазнобушка».

И не случайно в рассказе 1913 года «Идиллия в жижковском доме призрения» («Idyla z chudobince na Žižkově» – «Kopřivy», 1913) этот же напев Гашек вкладывает в уста истинно верующей, помирающей и святой Девой спасаемой бабушки Пинтовой.

Když ráno přišel lékař, aby nějakou injekcí Pintové zmírnil smrtelný zápas, našel ji sedět u stolu velmi veselou a zpívající: «Ze všech znejmilejší mou milou já mám».

Когда утром пришел врач, чтобы каким-нибудь уколом облегчить предсмертные муки Пинтовой, он нашел ее сидящей у стола, веселой и мурлыкающей: «Из зазнобушек из всех самую имею славную».

Babička Pintová měla opravdu. Ráno, když přišel lékař, slyšel, jak chodí po světnici a zpívá: «Nechodím tam za ní sám, chodí za ní jiných více, milenců má na tisíce, a ta moje znejmilejší…».

Бабушка Пинтова оказалась права. Утром, когда пришел врач, он слышал, как она ходила по своей комнатке и пела: «Не хожу я к ней одна, ходит много к ней других, тысячам мила, милая моя зазнобушка» и т. д.

С. 115

Он соскочил со стола и, тряхнув Швейка за плечо, крикнул, стоя под большим мрачным образом Франциска Салеского:

Франциск Салеский (Saint Francois de Sales, 1567–1622) – женевский архиепископ, теолог и писатель, активно боровшийся с кальвинизмом. Канонизирован в 1664 году. Является покровителем всех сочинителей, писателей и журналистов. И сверх того, как один из изобретателей языка жестов, небесный заступник глухонемых. Все это вносит в ситуацию дополнительный комизм.

— Так точно, господин фельдкурат, — сказал Швейк серьезно, все ставя на карту, — исповедуюсь всемогущему богу и вам, достойный отец, я должен признаться, что ревел, правда, только так, для смеху.

Место чрезвычайно интересное, поскольку впервые с начала романа возникает намек на то, что Швейк не так простодушен и прямолинеен, как это полагается идиоту. Он может и подумать, прежде чем что-то сделать.

Впрочем, по моему мнению, это вовсе не делает его, как это часто пытаются представить, придурком, хитрецом и насмешником в обличии болвана. Само дальнейшее развитие действия в романе, неповторяемость происшествия исключает возможность такого вывода. Здесь же нечто просто собачье. Как уверяют биологи, любое самое примитивное животное в момент наивысшей опасности может становиться сапиенсом – мыслить, анализировать и синтезировать, когда речь о жизни и смерти. Что и наблюдаем.

С. 116

Рыжий министрант, дезертир из духовных, специалист по мелким кражам в Двадцать восьмом полку, честно старался восстановить по памяти весь ход действия, технику и текст святой мессы. Он был для фельдкурата одновременно и министрантом и суфлером, что не мешало святому отцу с необыкновенной легкостью переставлять целые фразы.

Здесь уместно еще раз напомнить, что Гашек был рожден католиком, крещен, с девяти лет прислуживал во время мессы в храме, да не в одном (комм., ч. 1, гл. 3, с. 47), т. е. сам был министрантом, а когда пришло время сочетаться браком, венчался с Ярмилой Майеровой в храме Св. Людмилы, что на нынешней площади Мира в Праге. Впрочем, все это не помешало приходскому священнику в Липнице по смерти Гашека в январе 1923-го отказать ему в церковных похоронах. Ксендз искренне считал крепко пьющего деревенского соседа безбожником.

Вместо обычной мессы фельдкурат раскрыл в требнике рождественскую мессу и начал служить ее к вящему удовольствию публики.

То, что ПГБ не уточнил, какую именно рождественскую мессу вместо рядовой стал служить Кац, едва ли может огорчать жителей православно-мусульманской страны. Но для характеристики автора «Швейка» и его познаний в катехизисе, стоить отметить, что в оригинале написано: místo obyčejné mše dostal se v mešní knize až na roráty. Чешское roráty (от французского Rorate coeli de super – росу нам ниспошлите небеса) – ранняя вечерняя служба сочельника (святая Месса Навечерия Рождества Христова).

С. 117

так как в его руках было сосредоточено такое количество протоколов и совершенно запутанных актов,

В оригинале: poněvadž měl tak hrozné množství restů a spletených akt, где restů – мн. число от деривата с немецкого Rest, то есть неоконченных дел, а вовсе не «протоколов», что, очевидным образом, немаловажно в данном контексте. Аудитор Бернис «имел на руках великое множество неоконченных дел и перепутанных бумаг». Этим же словом rest в оригинале характеризуется и море бумаг и непринятых к исполнению распоряжений, которыми был завален путимский вахмистр Фландерка. У ПГБ уже «хвостов». См. комм., ч. 2, гл. 2, с. 296.

С. 118

— Servus! /Привет! (лат.)/ – сказал фельдкурат, подавая ему руку. — Как дела?

Сокращение от латинского Ego sum servus tuus – Baш слуга. Здесь производит впечатление чего-то вынесенного фельдкуратом из духовной семинарии, между тем, как утверждают знатоки, совершенно обычное приветствие в Австро-Венгрии той поры. Чрезвычайно популярное также и в офицерской среде (ZA 1953).

У Гашека такое приветствие в первую очередь характерно для речи армейских пастырей. См. сцену пробуждения оберфельдкурата Лацины (ч. 2, гл. 3, с. 378). Впрочем, возможно, и сам автор в реальной жизни был не прочь употребить немного латыни в виде приветствия, см. комм, к рассказу вольноопределяющегося Марека (ч. 2, гл. 2, с. 326). В любом случае, немного загордившийся после производства в ординарцы бравый солдат Швейк таким рафинированным образом начнет обращаться к коллеге-ординарцу. Как почти офицер к почти офицеру. См. комм., ч. 2, гл. 5, с. 458.

Зато у меня на примете есть одна девочка…

В оригинале забавное и весьма распространенное – Ale vím о jedné žábě. То есть «имею на примете одну миленькую лягушонку». А можно и совсем по-русски «телочку». Не то чтобы тут смысл слишком уж страдал, но опять и опять все под одну простую гребенку.

— А ты что поделываешь, святой отец?

— Мне нужен денщик, — сказал фельдкурат.

Сюжетный ход с попаданьем из гарнизонной тюрьмы в денщики полкового священника уже использовался Гашеком в рассказе 1911 года «Бравый солдат Швейк достает церковное вино» («Dobrý voják Švejk opatřuje mešní víno»). В рассказе, правда, военный священник подхватил Швейка не прямо с полковой губы, а сразу на выходе из нее, но зато имя этому опоздавшему попику Гашек дал много цветистее и развесистее кацевского – Августин Клейншродт (Augustin Kleinschrodt).

Но, что радует уже совершенной созвучностью, так это разговор фельдкурата Клейншродта с унтером в канцелярии:

V kanceláři po dlouhém omlouvání vyjádřil se poddůstojník к vojenskému knězi, že dobrý voják Švejk «ist ein Mistvieh», ale důstojný Kleinschrodt ho přerušil: «Ein Mistvieh kann doch gutes Herz haben», к čemuž dobrý voják Švejk pokorně kýval hlavou.

В канцелярии после долгих оправданий Швейка унтер-офицер сообщил воинском священнику, что бравый солдат «ist ein Mistvieh/Скотина», но чинный Кленшродт оборвал его словами: «Ein Mistvieh kann doch gutes Herz haben/Ho и у скотины может сердце оставаться добрым», на что бравый солдат Швейк реагировал, покорно кивая головой.

С. 120

У нас суд военный, К. und К. Militargeňcht/Императорско-королевский военный суд/

По всей видимости, это следовало сделать уже давно, но лучше поздно, чем никогда. Являвшееся жителям двойной Австро-Венгерской монархии во всех присутственных местах неизменное сочетание К. und К. (kaiserlich und königlich), родившее равно смешное как для русского уха, так и немецкого, слово-определение Kakanien, всего лишь навсего техническая характеристика устройства государственной власти. Монарх был одновременно австрийским императором и венгерским королем.

С. 121

Осмелюсь доложить, — прозвучал наконец добродушный голос Швейка, — я здесь, в гарнизонной тюрьме, вроде как найденыш.

Слова, немедленно вызывающие в памяти пару абзацев из довоенных похождений Швейка. Рассказ «Поход Швейка против Италии» («Švejk stojí proti Itálii»).