Мексиканские негодяи - Леонид Барац

- 15 минут назад, когда сказал, что выбросил мусор.

- Ну, хорошо, но ведь до того не обманывал.

- Как же, а за пять минут до этого, когда ты сказал, что мой любимый сериал кончился, а сам смотрел футбол?

- Мария, ты не понимаешь. Из трансляции футбола я как раз узнал о своем назначении.

- Как это?

- А помнишь, комментатор сказал «Уго Санчес удаляется с поля за вторую желтую карточку»? Это означало «Антонио, приступай к выполнению задания». Помнишь, я еще сказал: «Что ж ты творишь, скотина со свистком»? Это я сказал: «Служу Мексике!».

- Антонио, но какие могут быть стратегические интересы у нашей родины в квартире Люсии?

- Мария, я не могу тебе этого сказать, я давал подписку. Но поверь мне, что интересы очень серьезные.

- А-а-а-а!!!

- Ну, хорошо, Мария, но учти, что это страшная тайна – там нашли нефть. Но на нее посягают арабские террористы, русские олигархи и… там еще один смазливый негодяй из квартиры напротив. Моя задача – сделать все, чтобы нефть Люсии осталась у нас.

- Боже мой, Антонио! Но мы хотя бы будем видеться?

- Да. Я буду иногда приходить ужинать, потому что Люсия отвратительно готовит… э-э… в смысле, она может меня отравить. Все, Мария, я пошел. Никому не открывай дверь, кроме меня.

- А как я узнаю, что это ты?

- По паролю. Пароль – «Мария, открывай, это я», отзыв – «Заходи, Антонио». Прощай, Мария!

182.

- Мария!

- Да, Антонио.

- Что это у тебя за блокнот, я его раньше не видел?

- Антонио, это секрет.

- Ну-ка, немедленно покажи мне его!

- Антонио, ну, у меня же могут быть от тебя секреты…

- Ты что, изменяешь мне? Так я и думал! И, главное, была бы ты красивой, или на худой конец умной женщиной, так нет же, маленькая толстая дура с усами, и мама у тебя – дура, и дети твои идиоты, и муж у тебя – дебил и алкоголик, и… гм… гм… ну, это, чего-то меня…

- Антонио, что ты так разошелся? Хорошо, я скажу – я решила записывать свои мысли. Когда их наберется много, издам отдельной книгой. Будет называться «Книга мудрых мыслей Марии Халапеньос».

- Да? Ну, извини, это все ревность. Беру свои слова назад, хотя все это – правда… кроме того, что я говорил о муже. Ну, прочти мне что-нибудь.

- Ну, вот, слушай. «Кактусы растут только вверх. Вот так и человек».

- Гм… ну-у… что ж… неплохо для начала… да и для конца тоже. А еще?

- «Птицы летают по воздуху, хотя они тяжелее воздуха. А если бы воздух был тяжелее, он бы летал по ним?».

- Ага. Ну, что ж, Мария, возьми, пожалуйста, ручку и запиши еще одну мысль.

- Пишу, Антонио.

- Пиши. «Толстая некрасивая сорокадвухлетняя женщина по имени Мария – дура».

- «…дура». А кто это – Мария?

- Вот, видишь. Эта мысль, может быть, не такая мудрая, зато неоспоримая.

183.

- Мария!

- Да, Антонио.

- Давно хотел тебя спросить – где ты пропадаешь каждую среду вечером?

- Ой, Антонио, я хотела тебе сказать, но не решалась… но, раз ты сам спросил, то скажу – я окончила курсы классического балета. Я ходила на них каждую среду в течении трех месяцев, чтобы сделать тебе сюрприз.

- И сколько стоило твое обучение?

- Сто песо за занятие.

- Тысяча двести песо? Н-да, сюрприз… Ну, и чему тебя там научили?

- Стоять на пуантах, крутить фуэте, делать батманы.

- Да, это интересно, батманы ты мне никогда не делала. Это вкуснее, чем кактусовые лепешки?

- Антонио, ну, что ты говоришь? Это такое танцевальное движение.

- А зачем его делать, если его нельзя съесть?

- Антонио, подожди. Я научилась танцевать «Умирающего лебедя» Сен-Санса.

- У Сен-Санса умер лебедь? А почему? Он его плохо кормил?

- Да нет, Сен-Санс написал музыку.

- Вот негодяй! У него лебедь умирает, а он музыку пишет! Какой цинизм!

- Ну, подожди, Антонио! Я же хотела сегодня вечером станцевать тебе «Умирающего лебедя». В романтической обстановке, при свечах…

- Вот еще! Я за свои же тысячу двести песо буду смотреть, как ты танцуешь чужого лебедя. А он еще и умирающий. А если он сдохнет прямо здесь? Представляешь, как у нас будет вонять?

- Да ты ничего не понял!

- Все я понял! Иди на кухню, и пожарь мне этого лебедя, пока он не сдох!

184.

- Мария! Мария! Мария!!!!

- (Из-за двери). Что, Антонио?

- Сколько можно петь в туалете? Выходи, мне нужно…

- (Выходит). Антонио, специально для тебя я разучила народную мексиканскую песню. Только что я ее повторила, и сейчас спою тебе.

- Очень хорошо… только дай, я сначала зайду…

- Что ты говоришь? Я же так готовилась!

- Ну, хорошо, давай, пой, только быстро.

- Как, быстро? Эту песню нельзя петь быстро, она такая протяжная, лирическая…

- Хорошо, пой как хочешь, только пой. Начинай.

- Вот так сразу? Ой, Антонио, не знаю, я так стесняюсь…

- Тогда не пой.

- Но я же так хочу тебе спеть!

- Тогда пой, Мария.

- Но я же волнуюсь…Ты правда хочешь, чтобы я спела?

- Хочу, Мария, очень хочу, начинай!

- Нет, ну, все-таки я стесняюсь. Антонио, что же делать?

- Кажется, я придумал, Мария. Встань вот сюда … нет-нет, поближе к косяку. Закрой глаза… (Удар). Хорошо, что у нас тяжелая дверь. Полежи здесь, Мария, теперь тебе не нужно мучиться выбором, а мне не нужно мучиться… н-да… Ох, вот это песня…

185.

- Мария!

- Да, Антонио.

- Мария, я хочу сообщить тебе ужасную новость.

- Какую? Что ты бросил в аквариум морскую свинку, она сожрала всех рыбок, подавилась и умерла? Это безобразие я уже видела.

- Нет, Мария… хотя это было очень смешно, но дело не в этом.

- Ты, как всегда, засосал в пылесос попугайчика?

- А согласись, было весело, когда я возвращал пылесос нашей соседке негодяйке Ундине, и попугай внутри пылесоса вдруг заговорил.

- Да, смешно – она упала в обморок, уронила пылесос себе на ногу, сломала лодыжку и потом целый месяц ходила в гипсе.

- Вот. И что же здесь ужасного? Нет, Мария, весь ужас в другом. Я умираю.

- Как умираешь? Зачем?

- А зачем умерли Гете и Моцарт? Чаплин и Робертино Лоретти?

- Подожди, а разве Робертино Лоретти умер?

- А разве нет? Ну, все равно, он же когда-нибудь умрет, так какая разница? Я ответил на твой вопрос?

- Ну… да… А что же делать?

- Выполнять мои последние желания.

- Ой, да, конечно! Господи, какой ужас!

- У меня к тебе несколько последних воль. Во-первых, завесь зеркала, потом останови часы, принеси текилы и будем меня оплакивать…

- Антонио, но ведь ты вчера клялся, что месяц не будешь пить текилу!

- Конечно, Мария, и я ни в коем случае не нарушил бы эту клятву, но по такому поводу…

- Да, ты прав.

- Ну, пусть земля будет мне пухом… (Пьют). Что ж, прощай, Мария!

- Как, уже?

- Да. Мне пора.

- Бедный, бедный Антонио!

- Пора зайти в бар и помянуть меня с Хуаном и Родриго.

- Ты что, будешь умирать не дома?

- Почему? К утру я вернусь.

- А когда же ты умрешь?

- Ну, я думаю, лет через двадцать-тридцать, не раньше. Но я уже начал.

- Сволочь, ты все наврал!

- Тшш, Мария, о покойниках, пусть даже и будущих, либо хорошо, либо ничего.

186.

- Антонио! Антонио!

- Что ты кричишь, Мария? Зачем ты отрываешь меня от мыслей о вечном?

- В подъезде перегорела лампа, и я ничего не вижу. Посвети мне, пожалуйста, фонариком.

- Фонариком! Эх, Мария, Мария! Я мог бы посвятить тебе поэму, сонату, может быть даже хореографическую композицию… а ты говоришь «фонариком».

- Но здесь очень темно, я могу упасть.

- Упасть! А знаешь ли ты, что такое – упасть? Пасть духом, отчаяться, разувериться во всем – это самое страшное, что может случиться с человеком. Так пали духом Байрон и Дэвид Бекхем, когда он не забил французам пенальти, так пал духом…

- Ай, Антонио, ну вот, я упала! И, кажется, что-то себе сломала.

- Лежи и не двигайся, Мария! Я сейчас.

- Ты пошел вызывать скорую?

- Нет. Я хочу запечатлеть тебя на холсте – лежащую, беспомощную, сломавшую себе что-то. Кстати, где у нас фонарик, мне надо посветить им, а то я тебя совсем не вижу.

187.

- Антонио!

- Да, Мария.

- Скажи, а почему на каштанах, когда они цветут, появляются маленькие круглые кактусы?

- Прекрасный вопрос, Мария! А ты как думаешь?

- Я думаю, из уважения к нашему национальному мексиканскому растению – кактусу.

- Ну, во-первых, конечно да. А во-вторых, слушай ответ на твой вопрос. Это ошибка пчел.

- Что?

- Пчелы, когда опыляют кактусы, садятся на него, чтобы собрать пыльцу, но при этом сильно колются об его иголки, и второй раз на кактус уже не садятся, предпочитая что-нибудь мягкое, например, каштан.

- А как же тогда размножаются кактусы?

- Кротами?