Ариэль Шарон. Война и жизнь израильского премьер-министра - Петр Люкимсон

За Шароном был прислан специальный самолет, доставивший его в Тель-Авив, на заседание генштаба, сразу после которого он должен был вернуться к своей бригаде. Однако Арик улучил время, чтобы хотя бы на несколько минут заскочить домой и обнять жену и детей.

– Что с тобой? – спросила его Лили, спешно накрывая на стол, чтобы накормить мужа обедом. – На тебе лица нет!

– Я видел трупы… Много трупов… Много трупов людей, которые только что были живы – и вдруг стали мертвы, – ответил Арик.

– Наших? – замерла Лили с тарелкой супа в руках.

– Нет, – покачал головой Шарон. – Но какая разница?! Все мы – и арабы, и евреи – люди. Каждый имеет право на жизнь… Мне плохо, Лили!

Вернувшись из Тель-Авива, Арик отвел свою бригаду вместе с захваченными пленными вглубь Синайской пустыни, велел разбить там палаточный лагерь с полевыми банями и кухнями и приказал всему личному составу вымыться, побриться, устроить стирку, надраить ботинки и оружие.

Рассказывают, что в эти дни, проходя по лагерю, Шарон однажды случайно увидел, как кто-то из младших командиров ударил пленного египтянина. Он немедленно отправил этого командира на 35 суток на гауптвахту, а затем объявил общее построение.

– Я требую, – сказал Шарон перед строем, – чтобы вы все с уважением относились к нашим пленным. Они сражались с нами как мужчины с мужчинами, и заслуживают уважения…

Тем временем начальник генштаба Ицхак Рабин поспешил напомнить Ариэлю Шарону, что он – не только комбриг, но и глава Центра боевой подготовки генштаба. А потому, считал Рабин, Шарон должен заняться всеми вопросами, связанными с размещением и обустройством лагерей дислоцирующихся на территории полострова израильских частей, содержанием пленных, улаживанием взаимоотношений с кочующими по пустыне бедуинами, а также набросать план будущего стационарного расположения сил ЦАХАЛа на Синае. Словом, Рабин попросту спихнул на Шарона всю ту огромную организационную работу, которая неминуемо ложится на плечи победителей. И Арику потребовалось несколько недель на то, чтобы решить все порученные ему вопросы.

Вдобавок ко всему, Израиль и мир, наконец, начали узнавать подробности хода Шестидневной войны и в один из дней на базу Арика в Бир-Гафгафе прикатил целый автобус с журналистами – все уже знали, что именно он является одним из главных героев, принесших Израилю победу, и все газеты мечтали взять у него интервью. Никто больше не вспоминал о том, как когда-то все взахлеб обсуждали трус ли командир десантного полка Арик Шарон, или не трус, а если трус, то какой – "последний" или "не последний"? Как когда-то после операции в Газе, Израиль захлебывался от восторга и любви к Арику, которого сравнивали то с Ганнибалом и Цезарем, то с Суворовым и Наполеоном…

На устроенной Ариком в штабе своей бригады пресс-конференции, один из журналистов спросил Шарона о том, как он сам объясняет тот факт, что в течение шести дней Израиль одержал победу над семью арабскими армиями и захватил территорию в четыре раза, большую, чем ту, которую он занимал до войны.

В свойственной ему манере Шарон избежал прямого ответа на этот вопрос.

– Я вам лучше расскажу анекдот, – сказал он. – В камере израильской тюрьмы в 1955 году встречаются сирийский и египетский офицеры. Сириец спрашивает египтянина, как же так получилось, что их мощная армия потерпела поражение от горстки евреев: "Ох уж эти евреи! – отвечает египетский офицер. – Они воюют совсем не так, как мы к этому готовимся!". Я думаю, египтянин был прав: мы действительно воевали совсем не так, как, по их мнению, мы должны были воевать, не по их плану. И этим все объясняется.

Нужно сказать, что и в те дни, и в последующее время Ариэль Шарон часто размышлял над причинами столь сокрушительного поражения египтян в Шестидневной войне. И приходил к выводу, что решающую роль в этом поражении сыграла не виртуозность его плана ведения кампании (хотя план, конечно же, был хорош), не недостаточная выучка египетских солдат (эта выучка была отнюдь неплохой), и, безусловно, не преимущество французской и американской боевой техники над советской – напротив, советские танки, пушки и самолеты по своим ТТХ27 нередко превосходили западные.

Нет, все дело было именно в "человеческом факторе".

Шарон любил вспоминать, как он встретился вскоре после войны с попавшим в плен египетским бригадным генералом Ахмедом Абд Эль-Наби, командовавшим теми самыми танками "Сталин", которые его солдаты нашли брошенными в пустыне. Эль-Наби привезли на командный пункт Шарона в Бир-Гафгафе и там египтянин вручил ему свою визитную карточку. Первое о чем его спросил Шарона, был, разумеется, вопрос о том, почему Эль-Наби бросил танки и артиллерию, которая вполне могла бы оказать достойное сопротивление израильтянам и, по большому счету, предотвратить бойню у Нахле.

Ахмед Абд Эль-Наби ответил, что известие о взятии израильскими войсками Абу-Агейлы застало его врасплох. Не зная, где находятся израильтяне, какими силами они располагают, он решил со всеми своими людьми бежать, не задерживаясь даже для подрыва танков.

"Вы расстроили все мои планы!" – с горечью сказал Эль-Наби, и Шарон увидел в этих его словах одну из самых больших проблем египетской армии: в отличие от израильтян, египтяне могли воевать только по заранее составленным схемам. Как только в этой схеме появлялся сбой, как только ситуация требовала от них принять самостоятельные решения, начать импровизировать, действовать по обстановке, они мгновенно терялись, а затем и вообще впадали в панику.

Еще одной крупной проблемой египетской армии было, по мнению Шарона, недостаточная близость в отношениях между офицерами и солдатами. Точнее, в ней вообще не могло быть и речи о подобной близости: египетские офицеры вели себя по отношению к подчиненным как господа по отношению к слугам, призванным беспрекословно выполнять их приказы. И в то же время офицеры совершенно не чувствовали ответственности за своих солдат.

В израильской же армии ситуация была прямо противоположной: в ней практиковались почти панибратские отношения не только между солдатами и их непосредственными командирами, но и нередко между солдатами и генералами. В этом тоже были свои "минусы", но их, по мнению Шарона, было куда меньше, чем в той системе взаимоотношений, которая царила в египетской армии.

Беседуя с Эль-Наби, Шарон спросил его, о чем он разговаривал со своими подчиненными в предвоенные дни, какие вопросы задавал, встерчаясь со своими солдатами. Эль-Наби был в шоке – ему и в голову не приходило, что он должен о чем-то беседовать с подчиненными и, уж тем более, зачем-то встречаться и на равных говорить с солдатами.

– В этом как раз и состоит разница между нами и вами, – заметил Шарон. – Я могу часами беседовать со своими солдатами о войне, о предстоящих боях. Я отношусь с большим уважением к своим людям, а египетские офицеры презирают своих солдат. Я считаю, что египтяне – хорошие солдаты. Они простые и малокультурные, но выносливые и дисциплинированные люди. Они хорошие артиллеристы, хорошие саперы, хорошие стрелки, но вот их офицеры – полное дерьмо. Их офицеры воюют только по заранее разработанному плану. Если не считать минного поля между Бир-Хасне и Нахлом, которое было, вероятнее всего, заложено еще до войны, египетские офицеры после нашего прорыва не устанавливали мин и не делали засад на всем пути нашего продвижения. Но немало солдат, например, у Митле, где мы преградили им путь к отходу, бились насмерть. Так же они сражались в 1948 году у Фелуджи, в 30 милях от Тель-Авива…

Шарон дал Эль-Наби минуту, чтобы тот проглотил эту "пилюлю" и после паузы продолжил:

– Даже у Кусеймы египетские офицеры с криком "Спасайся, кто может!" вскакивали в первый попавший джип или бронетранспортер и бросали своих солдат на произвол судьбы. Мы проезжали мимо одного египетского солдата, который, сидя на обочине дороги, все время с плачем повторял: "Они бросили меня! Они бросили меня!". Ни один израильский офицер никогда бы так не поступил. Наши офицеры подают команду не "вперед!", а "за мной!". Поэтому большую часть наших потерь обычно составляют офицеры…

Ну и, конечно, Шарон учитывал то, насколько разные мотивы вели в бой египтян и евреев.

"По рассказам пленных египетских солдат, – писал он в своих мемуарах, – им говорили, что, вступив в Израиль, они будут убивать мужчин, насиловать женщин. Быть может, это выгодная философия для наступающих, но она явно не подходит в отступлении. Тогда вы забываете о том, чтобы насиловать чужих жен и хотите оказаться со своей собственной женой дома, на берегу Нила".

Только 18 июня 1967 года Шарон получил разрешение командования вернуться домой. Он летел вместе с Яэль Даян над огромными просторами Синайского полуострова и, глядя в иллюминатор, прошептал: "Все это теперь – наше!".