Испанский смычок - Андромеда Романо-Лакс

Я невольно рассмеялся. Это еще больше раззадорило Ролана.

— Нет? Хорошо, тогда почему ты не играешь в оркестре или хотя бы с квартетом? Да каждый музыкант города играет в каком-то ансамбле. Повсюду объявления зазывают музыкантов в оркестр Дворца каталонской музыки. — Это был новый концертный зал, построенный специально для рабочих и либерально настроенных предпринимателей, который однажды составит конкуренцию буржуазному Лисео.

— Не видел я этих объявлений.

— Солист — один на сотню, — продолжал Ролан, — ты уже дважды попробовал, сейчас вот третий.

Его доводы убеждали меня.

— Прикидываешься робким, но ты солист, ведущий исполнитель. — Он громко рассмеялся, излучая такое довольство своими бычьими глазами. — Ты не Фелю Деларго. Ты Фелю дель Арко.

Он развернулся лицом к Рамблас с его неприметными в этот час прохожими и закричал изо всей мочи:

— El Rey del Arco — Король смычка!

Миновала пора лютых штормовых ветров, но погода по-прежнему оставалась студеной; и мой товарищ все это время не сидел без дела. Право стоять на Рамблас Ролану давало негласное разрешение местного музыкального сообщества, которое таким образом регулировало самодеятельность уличных артистов. Рассказывая об этом, Ролан сыпал аббревиатурами названий различных организаций, звучавшими так же непонятно и сложно, как и названия политических группировок, о которых Альберто часто говорил в кафе со своими приятелями. В экстремистском мире Альберто сосуществовали анархисты, радикалисты и синдикалисты. В мире Ролана, а теперь и моем — «Полк западного ветра», «Юные певцы Богородицы», «Музыканты профсоюза механиков». Каждая группа имела собственные правила.

— Как сама Барселона: все в ней сбивает с толку. И даже не пытайся понять, — смеялся Ролан.

По словам Ролана, уличные музыканты-струнники придерживались определенных правил в отношении исполнения классической музыки:

— В этом есть свой смысл, так, если каждый начнет играть один и тот же менуэт, никто из нас просто ничего не заработает. Пока на Рамблас сезонное затишье, группировки музыкантов особо не суются в дела друг друга, но зима скоро закончится, и они оживятся.

Я кивнул головой в знак понимания.

— В моем кругу, например, мы разбиваемся на группки, каждая из которых исполняет произведения композиторов, грубо говоря, одной национальности, — продолжал Ролан. — Я не был на последнем собрании, оказывается, у нас теперь уже есть и немцы, и французы, и испанцы.

— Получается, что мы…

— Норвежцы.

Я почувствовал, сколь ограниченны мои музыкальные познания.

— Как… Григ?

Ролан провел кончиком языка по передним зубам. — Да.

— Кого еще из норвежских композиторов, кроме Грига, здесь исполняют?

— Не знаю. Мы играем только Грига.

В полдень я отправился в «Каса Бетховен», нотный магазин, похожий на туннель. Две его комнаты были настолько узки, что я задевал плечами одновременно и справа и слева тянувшиеся вдоль стен полки с нотами. Я просмотрел множество партитур, стараясь запомнить как можно больше, и уже на следующий день исполнял Грига. Ролан играл что-то мне незнакомое и утверждал, что это тоже Григ. Я подыгрывал ему и к концу дня имел в своем репертуаре, как минимум, два произведения.

Через неделю Ролан без особого восторга заявил, что мы меняем репертуар — беремся за чешскую музыку.

— Но это здорово! — сказал я.

— Неужели?

— Это же Антонин Дворжак, он написал чудесный концерт для виолончели.

— И ты его знаешь?

— Должен знать.

В тот же день я опять наведался в «Каса Бетховен». Владелец магазина наблюдал за мной с любопытством, его жена, выглянув из отгороженной шторкой комнаты, где она разбирала ноты, проворчала:

— Здесь не библиотека!

Большую часть заработанных денег я отдавал Ролану и Альберто, так что купить партитуру Дворжака никак не мог. Я жадно уставился в нее, заучивая наизусть целые фразы, как вдруг жена хозяина подлетела ко мне и вырвала партитуру из моих рук.

— Это кража! — закричала она. — Выброси из головы все, что прочитал, или я вызову полицию!

— Все, я ухожу, — сказал я, смутившись.

Она схватила меня за рукав:

— Напой-ка что-нибудь.

— Что вы имеете в виду?

— Напой какую-нибудь мелодию, но не Дворжака.

Я попытался вырваться, но она схватила меня еще крепче.

— Что-нибудь испанское, — настаивала она.

— Но мне ничего не приходит в голову.

— Арию тореадора из «Кармен»! — потребовала она.

— Но это Бизе. Француз.

Она держала в руках толстенную книгу и в следующее мгновение уже замахивалась ею.

— Ну, раз вы настаиваете, — произнес я и начал напевать, чуть ли не физически ощущая, как Дворжак с болью улетучивается из моей памяти.

Когда я рассказал Ролану о случившемся, он расхохотался.

— Ты выиграл.

— Выиграл что?

— Хочешь по правде? Ты меня здорово повеселил. — Он стал серьезным, и опять кончик языка прошелся по передним зубам. — А никаких заданий нет.

— Группировки уличных музыкантов не потревожат?

— Да нет никаких группировок.

Мы сидели на ящике, я отвернулся от него.

Через минуту он коснулся моего плеча своим, я оттолкнул его.

— Почему ты врал мне? — спросил я.

— Да я преподнес тебе урок, нельзя же быть таким наивным. Когда ты станешь знаменитым виолончелистом, ты скажешь, что я был одним из твоих учителей. — И добавил: — Ты станешь знаменитым, Фелю. Ты очень быстро учишься, это точно.

— Хмм.

— Нужно быть разумнее, не доверять всем подряд. Я удивляюсь, что от такого дурака, как ты, до сих пор не сбежала женщина. Ее уведет у тебя другой мужчина, если не будешь осмотрительным.

Спустя несколько недель мы, как обычно, работали на нашем привычном месте. Это был унылый полдень, с редкими прохожими и соответственно убогим заработком, мы уже собирались разойтись в разные стороны, как я обмолвился, что никогда не бывал в Лисео. Попасть туда не такая уж большая проблема, сказал Ролан, всего-то и нужно — одеться поприличней, чтобы обмануть швейцара и капельдинеров. Если они примут меня за представителя богемы, то максимум, что сделают, — вышвырнут на улицу.

— Пятнадцать лет прошло, — проговорил он, — а они все еще помнят.

— Помнят что?

Мне пришлось выслушать еще одну историю.

— Это случилось в ноябре 1893 года. Шла опера «Вильгельм Телль» Россини…

— Я знаю, — прервал я его, — там в начале звучит виолончель, потрясающий пассаж. Я читал, Россини обучался игре на виолончели в Болонье. Как-то я пытался исполнить этот пассаж, так Альберто весь аж побелел и, не сказав ни слова, вышел и не разговаривал со мной до вечера.