Призраки не умеют лгать - Анна Сокол

Разве в такой час убираются? Невролога, обследовавшего меня, и то пришлось ждать минут сорок, пока он выбрался из тёплой постели в холодную ночь. А тут такое рвение.

Если бы я была одна, то, отвернувшись, прошла бы мимо. Если бы я была одна, то выбросила бы неприятный инцидент из головы через пять минут. Женщина наверняка устала мыть проклятый пол, по которому ходят все, кому не лень, прямо в уличной обуви, не успеешь закончить, как надо всё начинать сначала, а платят копейки… если бы я была одна.

Демону не требовались выдуманные объяснения. Чутье псионника или что-то иное — интуиция, наитие, не позволили отмахнуться от странной уборщицы.

— Где мы можем поговорить? — спросил он, рывком вытаскивая из её рук швабру.

И ни одного вопроса или протеста ни услышал.

Подсобка была узкой, как пенал, тесной, но обжитой. Кушетка, накрытая покрывалом, табурет, стул с висящей на спинке одеждой, маленький трёхногий столик, электрический чайник, пузатая сахарница, немытые кружки и стены, обклеенные цветными плакатами. Весёлые незнакомые лица смотрели со всех сторон. Ощущение, будто находишься в зрительном зале. Мне здесь не нравилось, сильно не нравилось.

Женщина тяжело опустилась на стул и нажала на кнопку чайника. По-моему, она собралась напоить нас чаем, словно в этом визите нет ничего необычного. Никто из нас не нарушил молчания ни пока мы шли, ни теперь, когда руки с узлами выпирающих вен, звякая посудой, разливали кипяток и, подрагивая, пересыпали слипшийся в комки сахар. Ей нужно было время, чтобы собраться с силами.

— Угощайтесь, — глухо откашлявшись, предложила она.

Дмитрий не шевельнулся, как стоял посреди комнаты-кладовки, практически перегораживая путь к выходу, так и остался стоять. Я присела на край стула и пододвинула ближайшую чашку.

— Вы меня знаете? — выпалила я, не в силах больше переносить молчание.

Она посмотрела на меня вскользь, как на неодушевлённый предмет.

— Нет.

— Как вас зовут? — псионник достал листок, изъятый у главврача, и пробежал глазами список.

— Тома… Афанасьева Томария Павловна.

В отличие от Вселорава, прячущего камень разума под одеждой, кристалл старухи висел поверх синего рабочего халата, да не один. Кад-арт — яркий, кроваво-красный камень. Мало того, рядом висел вид-арт, камень сердца — прозрачный бледно-жёлтый пятигранник, хранитель любви и семейного счастья. Не часто человеку отвечают взаимностью два камня: разум и сердце. Но ещё более редко из сада камней уносят комплект из трёх, к двум первым добавляется камень души — сем-аш.

Как у меня. Камни, про которые Дмитрий спрашивал у Нирры. Те, что уронили шкатулку во время атаки блуждающего.

На жизнь человека количество кристаллов никак не влияет. Можно счастливо прожить и с одним кад-артом. Все камни с чипами и совершенно одинаковой информацией. Вид-арт, по сути дела, нужен лишь при заключении брака, для проверки на совместимость, поэтому камень сердца хранят родители и передают истинному владельцу перед свадьбой, как и сем-аш, камень души. К его помощи прибегают не при столь радостном событии — на похоронах. Они полезны, но не обязательны.

— Пять лет назад вы вышли на пенсию, — Демон наконец нашёл её имя в списке.

— Вышла, — согласилась женщина, — а потом снова пришла. Ты на бумажки-то не смотри. Не оформлена я. На пенсию не больно проживёшь, вот и кручусь, как могу.

— И сейчас решили, что пришло время поговорить со специалистом, — даже для меня эта фраза позвучала издевательски.

— Это вы решили, — женщина неопределённо качнула головой.

— Не мы поджидали вас в коридоре поздней ночью, изображая трудовой подвиг, — похоже, Станин не испытывал никакого уважения ни к неожиданной собеседнице, ни к её возрасту. Он умел допрашивать так, словно делал вам великое одолжение.

Женщина и перевела взгляд на какое-то из многочисленных лиц за моей спиной.

— Вы присутствовали при рождении Алленарии Артаховой? — задал следующий вопрос Демон.

Я обхватила холодными пальцами кружку с выщербленными краями, пытаясь согреть руки об остывающий напиток. Странно слышать о себе в третьем лице, словно меня здесь нет.

— Моя смена была, — старуха пожевала губами. — Не думала, что когда-нибудь расскажу это, но… Когда я услышала, какие документы затребовал главный и для кого, поняла: неприятностей не избежать. История болезни ведь не сейчас пропала, а ещё тогда, сразу, как роженицу выписали. Как её?

— Златорианна, — прошептала я.

— Во-во, кто же не знает Артаховых. Такой переполох тут устроили, когда её привезли, самого Николаича с постели подняли. Он тогда замом был, а уж врачом каким… м-м-м от бога.

— Девочки родились здоровыми? — Демон сел на кушетку, перестав подавляюще нависать над старухой.

— Да. Пятьдесят два сантиметра, три килограмма сто пятьдесят граммов. Девочка. Одна.

Самое интересное, что вопрос псионника её ничуть не удивил.

— Вы в медицине разбираетесь? — неожиданно спросила бабка.

— Нет.

— Тогда объясню попроще. Были осложнения. У девочки пальчик на правой руке прирос к стенке матки. Мизинец. Так, что девочка родилась без него.

Мне не надо было смотреть на свои пальцы, чтобы убедиться — все они на месте.

— К сожалению, это уже не имеет значения. Девочка не пережила своей первой ночи, — посетовала старуха.

Теперь уже мне было страшно поднять глаза. Зачем? Я же умерла. Не пережила своей первой ночи. Как просто и страшно звучали её слова. Словно перед ней не человек, а досадная ошибка природы и, осознав это, растворится в воздухе, как призрак.

— Дальше, — скомандовал Дмитрий, когда бабка замолчала.

— Дальше… дальше, — она замялась, — так всё.

— Не пойдёт. От чего умерла девочка?

— Внезапная детская смерть.

— А на самом деле?

— Не знаю, — протянула она, но, увидев, как нахмурился Демон, торопливо заверила. — Не пустили меня. Уж чего там могло случиться? Виданное ли дело: врачи сами полы в палате намывали, да простыни меняли!

— Родителям сообщили?

— Матери нет, она спала. Отца долго искали, уехал он. Не в больнице же ночевать.

— Нашли?

— Наверное. Видела, как его в ординаторской коньяком отпаивали, — старуха поджала губы.

— Так плох был?

— Знамо дело, ребятёнок умер. Мужика трясло всего, слова сказать не мог.

— Что потом?

— Ничего, — махнула она рукой, — Сменилась поутру. График у нас сутки через двое, плюс у меня ещё отгулы были не использованы. Когда вернулась, их уже выписали.

— Отгулы зачем взяли?

— Николаич велел. Мол, ночь и так тяжёлая, — уборщица поморщилась, доводы звучали неубедительно.