Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа - Рустам Эврикович Рахматуллин

поневоле подражали, в 1827 году. Князь выбрал церковь за границей города, в малом селе среди большого луга (теперь на этом месте Центральный стадион). Церковный причт был оштрафован за венчание брака не своего прихода.

Князь Иван Алексеевич Гагарин на портрете работы Ореста Кипренского. 1811

Екатерина Семеновна Семенова на офорте Николая Уткина с оригинала Ореста Кипренского. 1816

Тихвинская церковь в Лужниках. Фото из Альбомов Найденова. 1882

Поначалу Гагарины жили на Зубовском бульваре (№ 27), где в 1830 году княгиню навещал Пушкин. Князь умер в 1832 году, княгиня через 17 лет.

В 1834 году она переселилась на улицу Арбат, где дом Гагариной почти единственный, который сохраняет аристократическую внешность (№ 35).

Толстой-Американец

Раньше князя Гагарина, в 1821 году, вступил в неравный брак граф Федор Иванович Толстой-Американец. Свою цыганку Пашеньку, она же Евдокия Тугаева, жених привез на Сивцев Вражек, в дом, стоявший на месте Кремлевской больницы (№ 26).

Но этот мезальянс был заслонен в глазах Москвы другими приключениями легендарного Толстого-Американца. «…Он раз, в доказательство меткости своего глаза, – пишет сосед героя, Герцен (Сивцев Вражек, 25 и 27), – велел жене стать на стол и прострелил ей каблук башмака.»

Продолжение семейной истории графа пронзительно: смерть одиннадцати младенцев, прижитых с Пашенькой, сам он считал платой за жизнь убитых на дуэлях одиннадцати лиц. Выжили только старшая дочь, поскольку расстроилась дуэль с Пушкиным, и младшая, поскольку дуэли прекратились.

Именно Толстой-Американец посватал Пушкина к Наталье Гончаровой.

Герцен и Захарьина

Романтизм Американца наследовал его сосед. Если Толстой «в Камчатку сослан был, вернулся алеутом», то Герцен дважды сбегал из владимирской ссылки. Сбегал в Москву, чтобы увидеть, а затем и похитить свою кузину Наташу Захарьину, ждавшую его несколько лет.

Захарьина жила в доме тетки, княгини Марьи Алексеевны Хованской, на Поварской (место дома № 29, по сообщению Сергея Романюка): «Вот Поварская – дух занимается, в мезонине, в угловом окне, горит свечка, это ее комната, она пишет ко мне, она думает обо мне, свеча так весело горит, так мне горит».

Похитителями выступили Николай Христофорович Кетчер, о котором еще доведется вспомнить, и Николай Иванович Астраков, в доме которого на Девичьем поле Герцен ждал исхода дела. 9 мая 1838 года Кетчер умчал Наташу за Рогожскую заставу (ныне площадь Ильича, отмеченная старым верстовым столбом) и стал ждать друга где-то у Перовского трактира, близ кладбища.

«Мы были больше часу в особой комнате Перова трактира… – пишет Герцен. – Полицейской погони со стороны княгини я не боялся, как К<етчер>; я знал, что она из спеси не замешает квартального в семейное дело.» Беглецы уехали венчаться во Владимир.

Лермонтов

Близ Поварской, на Малой Молчановке (№ 2, ныне музей) жил юный Лермонтов, когда на Большой Молчановке в несуществующем ныне доме № 11 жила Варенька Лопухина, будущая Бахметева. В прозе Лермонтова это Варенька Р-ва, или княгиня Лиговская из одноименной повести; по тексту повести, она живет в Арбате.

Где-то рядом проживала и другая лермонтовская возлюбленная тех лет, Наталья Федоровна Иванова (Н.Ф.И).

Тургенев

Два тургеневских романа, «Дым» и «Накануне», не уходят один от другого в своем расположении к арбатским местам.

Княжна Ирина Осинина живет в родительском доме около Собачьей площадки, где ее посещает Литвинов.

А «на заднем дворе безобразного каменного дома, построенного на петербургский манер между Арбатом и Поварской», Елена посещает Инсарова. Сама она «переселилась в Москву, в свой большой деревянный дом возле Пречистенки, дом с колоннами, белыми лирами и венками над каждым окном, с мезонином, службами, палисадником, огромным зеленым двором, колодцем во дворе и собачьей конуркой возле колодца».

Инсаров и Елена с компанией друзей едут в Царицыно, где, кажется, впервые в русской литературе кавалерам доведется защищать дам от хулиганов. Тургеневский Арбат, как некогда екатерининский, продляется Царицыном.

…Перечитывая «Муму», нередко удивляются открытию, что дело происходит в Москве и вообще в городе. Тургенев не называет Остоженку, «одну из дальних улиц». Хотя сегодня это центр города, деревянный дом Тургеневых (№ 37) сойдет за сельский. Чуть выше по Москве-реке начинались луга, а за рекой – лесистые Воробьевы горы.

Дом Тургеневых на Остоженке («дом Муму») в перспективе Еропкинского переулка. Фото из собрания Э.В. Готье-Дюфайе. 1913

Перечитывая повесть, открывают, далее, что знаменитая история собаки составляет лишь вторую часть повествования, а первая посвящена истории любви Герасима к дворовой девушке Татьяне. Жертвой Муму символизирован отказ героя от Татьяны. Москва-река принимает эту символическую жертву.

История Герасима принадлежит Арбату, но дальнему, глядящему в поля. Действительно, пока сама Остоженка была дорогой загородной, до конца XVI века, на ней стояло государево село Семчинское, откуда заправляли стадной частью государева хозяйства, главным образом соседним лужниковским выпасом. Село, естественно, вошло в опричнину. Церковь Успения в Семчинском, став городской, существовала до советских лет (Остоженка, участок 41). Она была приходской церковью Тургеневых, а «дом Муму», как знать, мог унаследовать участок великокняжеских хором. Семчинское переходило в женской линии великокняжеского рода, так что полновластие хозяек, вроде матери Тургенева и барыни в «Муму», – своеобразная наследственность остоженского дома. Это не родовой и не приобретенный, но арендованный Тургеневыми дом; тем удивительнее наблюдать его дворцовую наследственность.

Кроме Остоженки, облюбованию в «Муму» подверглись Крымский брод (так по традиции именовался Крымский мост) и кромка вспольной, хозяйственной периферии арбатского удела – Москва-река у Воробьевых гор, как плыл Герасим.

В «Первой любви» верховые прогулки отца и сына дважды пролегают через Крымский брод. Семья рассказчика съезжает с дачи у Нескучного в Арбат. В Нескучном, за рекой, мы побываем позже; в Арбате же Тургеневы снимали сразу несколько домов: симптом семейного разлада, ясно отразившегося в повести.

Последняя любовь в собрании Тургенева, «Клара Милич», отражает свет последней любви самого Тургенева: «Мы еще не знаем хорошенько, Рашель