Кентерберийская сказочка - Уильям Блум

– Обязательно понравится.

Дженни локтем заехала Тристраму в бок. Я резко свел колени.

Замаскироваться было делом нехитрым. Надо что-то на себя накинуть – и Келвин уже не Келвин. Не могу же я через весь город тащиться за детишками, как есть – каждые две минуты меня будет кто-то окликать: «О-го-го, да это Келвин Эпплби!» Очки я не носил никогда. Кепку – тоже. Зонтик – тем более. В придачу ко всему этому – длинный плащ, шерстяной шарф: и перед вами мистер Никто. Я стащил у мамы старые очки от солнца и выломал темные стекла. В отцовском хозяйстве раздобыл потертую матерчатую кепку, которую он никогда не надевал, а зонтиков в прихожей стояло сколько угодно.

Нашлось и ветхое отцовское пальто, и один из его шарфов.

Из родительской спальни я увидел, как Тристрам и Дженни прошли мимо, тут же выскочил на улицу и уже там напялил пальто. И сразу почувствовал себя каким-то подозрительным типом. Натянул на лоб кепку – и превратился в замызганного старичка. А что, почему не войти в образ? Я нацепил на нос очки, завращал зонтиком. Все, это уже не я, это кто-то другой.

Одноклассники меня не узнают, можно не беспокоиться. В Кентербери на незнакомых людей не смотрят, в лучшем случае могут скользнуть по ним взглядом. Вот если тебя представят – другое дело. Перейдя через железнодорожное полотно, я завернулся шарфом по самый подбородок. Я поигрывал зонтиком и шел, чуть отклонясь назад, а живот выпятился. Ну, и кто меня узнает? Детей я пока не видел, но это неважно – я же знаю, куда они идут. Свернув с Уотлинг-стрит, чтобы обогнуть кинотеатр, я их увидел – оказалось, что я вполне мог их проморгать. Когда они проходили мимо дома, я не заметил, что на них – байковые куртки, а сейчас они укрыли головы капюшонами. Что ж, надевайте хоть плащ-палатки, вам меня не провести. Дженни держала Тристрама за руку в левом кармане его куртки, и куртка под тяжестью их рук перекосилась. Через каждые несколько шагов они натыкались друг на друга.

Ступив на территорию собора, они остановились, подняли головы. Дженни указала на главную башню, а Тристрам попытался цапнуть ее за вытянутую руку. Она увернулась, он погнался за ней. Минутку они подурачились, попрыгали – потом чинно вошли в собор. Туристский сезон окончился, и посетителей почти не было. По церкви бродило человек пять, их шаги отдавались гулким эхом. С крылечка я следил за моей парочкой, нас разделяло ярдов пятьдесят. На дальней стене висел брезент, футов восемьдесят на шестьдесят – собор словно взял их в рамку. Крохотные человечки в капюшонах, ищущие поддержки друг у друга.

– Здорово тут, да?

Дженни стиснула руку Тристрама.

– Ты про собор что-нибудь знаешь?

– Так, не особенно. Вон там сидит архиепископ, а все это – для хора.

Она широко простерла руки.

– Откуда ты знаешь, что он сидит тут, а не там?

– Потому что вот это – трон архиепископа. Так и называется. А это – клирос, то есть хоры. Этому клиросу уже сто лет.

– Тебе тоже.

– Мне-то почему?

– Как же, все знаешь.

– Дурачок.

– От такой слышу. А сесть можно?

– Нет, конечно.

– Почему?

– Тогда надо молиться.

– Подумаешь – притворимся, будто молимся, а сами просто поболтаем. Господь возражать не будет, больно ему надо. Ему, небось, эти молитвы надоели до жути, еще и кайф словит от нашего трепа.

– Конечно, больше ему слушать некого, как нас с тобой. И вообще, Бога не трогай.

– А если он слышит только тех, кто в церкви? – размышлял Тристрам. – Тогда обязательно нас послушает. А остальным до нас нет дела.

Они уселись на церковную скамью. Тристрам вздохнул.

– Что вздыхаешь?

– Да школа. Учат совсем не как в Лондоне. Старое закрепить не успеешь, а уже нового целая куча. А в конце семестра – экзамены. Завалишь – потом аукнется.

– У меня то же самое.

– Правда, что ли?

– Да. А почему вся твоя семья переехала, а брат остался в Лондоне?

– У него выпускные экзамены, решили, пусть там доучится. Вот он и живет в интернате, а я – здесь.

– И что, ты недоволен?

– Нормально. Но в той школе мне больше нравилось. Тут не парни, а размазня.

– А живется тебе здесь как?

– Тоже нормально.

– И все?

Он обдумал ее вопрос.

– Нет. Не все. – Он снова помолчал. – А чудно, правда?

– Что?

– Да насчет нас с тобой. Как все вышло. Меня девчонки никогда не волновали.

– А сейчас?

– Только некоторые. А именно – ты.

– Сдашь ты свои экзамены, – вдруг переменила она тему.

– Ты-то откуда знаешь?

– Чувствую. Знаю. И я сдам. Стало быть, и дрожать нечего. Так?

– Так.

Они поднялись, прошли мимо алтаря и оказались в часовне Троицы.

– Это гробница Бекетта, архиепископа, его убили. Вот эта – Черного принца, а эта – какого-то из Генрихов.

– Каких Генрихов?

– Королей, каких же еще?

Вернувшись к клиросу, они спустились в склеп.

– А сюда можно?

– Вообще-то открыто. Тут сами тела захоронены. Мне тут нравится.

Дженни хихикнула.

– Ну, ты чокнутая.

– Нет, правда. Тут и пахнет как-то по-особому, и полазить интересно.

– Пошли назад, в другой раз полазим.

– Да интересно же! И спрятаться есть где. В прятки можем поиграть.

– Совсем сдурела.

Он взял ее за руку, прижал к себе, и они нежно поцеловались.

– Нельзя. Тем более здесь, внизу. Вообще в церкви.

– Говорю тебе, Господу это нравится.

Она рассмеялась, потом улыбнулась и позволила ему поцеловать себя еще раз.

– Были бы мы сейчас в сарае, – мечтательно прошептала она и отстранилась. – Ну-ка, поймай меня. Поймай.

Они стали носиться между надгробиями. Наконец она поддалась, и он ее поймал.

– Тристрам.

– Мм-мм.

– Ты мне правда нравишься. Ведь все будет хорошо, да?

– А как же иначе? Он обнял ее.

– Ну, народ кругом такой. Ничего не хотят понимать. Все равно что девчонки у нас в школе – ни черта не понимают. Только и болтают про секс, про парней и все такое, а сами ни капельки в этом не смыслят. И если бы мои родители, или твои, узнали про нас, они бы тоже ничего не поняли.

– Главное – мы с тобой понимаем.

– Мы – да.

– Ну и достаточно. Что мы будем на всяких дураков и дур равняться?

– А родители?

– А что родители? Мы с тобой – это мы с тобой. Я от них не отмахиваюсь, просто наши с тобой отношения – это наше дело, и больше ничье.

Спускаться за ними в склеп я не осмелился. Они бы обязательно меня заметили или услышали. Я забился в угол рядом с часовней святого Михаила и там стал ждать. Минут через десять череп под кепкой зачесался, я снял ее и вспомнил – мужчинам вообще носить головные уборы в церкви не положено. Однажды меня за это даже наказали – оставили в школе после уроков. Я почесал голову. Ну, куда они подевались, чертовы детишки? Сколько можно там торчать? Кажется, собор – единственное место, где я не могу изображать из себя Бога.