Ориноко - Аркадий Фидлер

Духи, как правило, все злые и враждебные, могли принимать всевозможные обличья: то каких-то страшных зверей, то ужасных чудовищ, а то могли становиться невидимыми и тогда делались еще страшней. Они терзали людей во сне, отравляя им кровь, охотникам в лесу путали тропы и мутили разум, на иных напускали болезни и порчу, несли смерть.

Простой человек против них был, по существу, бессилен и защищался как мог — амулетами. Но находились среди людей и такие, что входили в сговор с нечистой силой, ба! — сами перевоплощались либо в духов, либо в кровососов-вампиров — это уже в зависимости от того, что больше приходилось им по вкусу.

Подлая мысль Карапаны, будто бы у меня душа оборотня, могла навлечь на мою голову много бед, ибо как отвести подобное обвинение?

К счастью, люди нашего рода не следовали уже так слепо суевериям, а Арнак вообще почти избавился от них.

На следующий день после того, как из леса были доставлены наши охотничьи трофеи, я собрал у своего ложа Арнака, Вагуру, Манаури и Ласану, чтобы посвятить их в план действий против шамана.

— Наконец-то! — зло скрипнул зубами Манаури. — Наконец глаза твои прозрели! Когда его убить?

— О нет! — ответил я. — Убивать нельзя.

— Он будет и дальше вредить!

— Мы поборем его тем же оружием, какое он применяет против меня: колдовством!

— Колдовством? — вождь протянул это слово с явным сомнением.

Не медля более, я объяснил им, о чем идет речь.

— Ты, Арнак, с двумя людьми возьмешь шкуру ягуара, отнесешь ее Карапане и торжественно объявишь, что это дар ему от меня. Скажи ему, что глаз, через который я убил зверя, имеет волшебную силу и видит все, что. шаман затевает, сразу доносит черепу ягуара, а череп находится у меня и тут же все мне сообщает. Так, он сообщил мне, что в воду был всыпан яд и поэтому сдохла собака Конесо. Скажи Карапане, если он выбросит или уничтожит шкуру, это ему не поможет, волшебный глаз все равно будет все видеть и сообщать черепу и мне. Еще скажи, что шкура ягуара оберегает меня от всех опасностей и всякое покушение на меня обернется против моего врага. Пока погиб только пес Конесо, но так может погибнуть любой человек

— и никакое колдовство его не спасет… Ты пойдешь, Арнак?

— Пойду!

— Испугает ли это Карапану? — с сомнением покачал головой Манаури.

— Думаю, да! — ответил я, хотя и не был полностью уверен.

Мой способ, возможно, казался наивным, но я рассчитывал именно на болезненное воображение, а вместе с тем и суеверное коварство Карапаны и его сообщников.

— Испугай его, испугай! — выкрикнул внезапно Арасибо в припадке радостного возбуждения. — Он испугается. Глаз ягуара его заколдует!

Манаури взглянул на него исподлобья, осуждающе.

— Ты зачем кричишь, глупый? — цыкнул он.

— Арасибо не глупый! — взял его под защиту Арнак и добавил весело: — Он сам наполовину шаман! Он знает все фокусы Карапаны.

Вождь пожал плечами, но Арасибо уверенно воскликнул:

— Карапана испугается, я знаю! Глаз ягуара его испугает!

Шкуру, предварительно обработанную для сохранности отваром ядовитой лианы, можно было отдавать, не опасаясь, что она испортится. Наши посланцы застали Карапану в хижине для обрядов, стоявшей в стороне в нескольких сотнях шагов от других жилищ индейской деревни. Шаман встретил Арнака язвительным смехом, а выслушав его слова, не смутился, не испугался, а, напротив, выразил радость, что получил прекрасную шкуру.

— Левый глаз — волшебный! — еще раз многозначительно повторил Арнак, словно Карапана не расслышал предыдущих его слов. — Глаз зверя послушен Белому Ягуару и все ему рассказывает.

— И Белый Ягуар выбил ему левый глаз? — спросил шаман.

— Да, выбил.

— А правый не выбил?

— Нет.

— Говоришь, не выбил?

Карапана разразился диким нечеловеческим смехом, похожим не то на лай, не то на вой, не то на рычанье, так что у перетрусивших Арнака и двух его спутников на мгновение замерли сердца.

— Не выбил правый глаз? — хохотал шаман. — Значит, только левый глаз послушен Белому Ягуару! А правый глаз послушен ему или нет? Говори!

— Не знаю! — растерялся Арнак.

— О правом глазе Белый Ягуар ничего не говорил? Отвечай!

— Нет.

— Ничего не говорил?! — выкрикнул старик. — Тогда я тебе скажу! Ты знаешь, кому будет послушен правый глаз зверя?

— Э?!

— Левый глаз послушен Белому Ягуару, а правый глаз послушен мне!

Он залился неудержимым смехом, продолжая победно выкрикивать, словно страшное заклинание, будто не словами, а дубиной бил их всех троих по головам: «Послушен мне! Мне послушен!..»

Спустя полчаса все мы, озадаченные и огорченные, слушали в моей хижине отчет Арнака.

— Я говорил! — укорял Манаури. — Карапана великий, непобедимый шаман. Он посмеялся над тобой, Ян! Он издевался над твоими чарами! Пустяками его не проймешь. Против него есть только одно надежное средство…

— Знаю, знаю! — буркнул я раздраженно. — Пуля в лоб!

— Правильно: свинцовая пуля в лоб!

— Нет! — запротестовал я. — Ни в коем случае!

— Он издевался над твоими чарами! — упрямо донимал меня вождь, не отступаясь. — Правый глаз ягуара ему послушен. Ему! А мы и не подумали о правом глазе…

Вдруг к моему ложу подскочил Арасибо. Гнев и возбуждение еще более исказили выражение и без того косоватых его глаз и лица.

— Не будет так! — выдавил он из себя. — Правый глаз ягуара не будет ему послушен!

— О-ей! — насмешливо фыркнул Манаури. — Не будет послушен? Не ты ли помешаешь? Такой ты сильный?

— Я! — отрубил Арасибо, словно топором.

Мы все уставились на странно возбужденного калеку. Глаза его горели лихорадочным блеском. Сдавленным голосом, прерывающимся от волнения шепотом он стал объяснять:

— Белый Ягуар может спать спокойно и выздоравливать. Карапана до него не доберется. Карапана великий и злой шаман, но у него не будет никакой силы над глазом зверя… Череп зверя у нас. Белый Ягуар сказал: только через череп глаза зверя имеют волшебную силу… Он, Арасибо, залепит глиной в черепе правую глазницу, и Карапана этим глазом ничего больше не увидит, никому не причинит зла… А череп ягуара Арасибо повесит перед хижиной, и пусть все знают, что один глаз слепой и бессильный…

— А если череп украдут? — скривил рот и громко хмыкнул носом Манаури.

— Пусть попробуют! — Косые глаза сверкнули ненавистью. — Пусть попробуют! Я днем и ночью буду стеречь череп! Смерть тому, кто захочет его украсть!..

Все стоявшие вокруг задумались. В ту же минуту на меня напала какая-то странная слабость. Голова закружилась, встревоженные мысли отказывались повиноваться, к горлу подступала тошнота. Быть может, это под действием змеиного яда мне вдруг стало так бесконечно, до болезненности одиноко? Что за люди окружают меня? И впрямь ли это друзья? В полумраке бронзовые их лица стали совсем темными, почти невидимыми, и даже это причиняло мне муку. И вот этот внезапный страх пред чуждостью окружавших меня людей и их мира душил меня, вызывая опасение, что мы никогда до конца друг друга не поймем.