Сёгун - Джеймс Клавелл

— Ну, конечно, я.

— Мы давно уже считаем вас мертвым. — Ван-Некк подошел и потрогал Блэксорна, чтобы удостовериться, что он не во сне. — Боже мой, ты услышал мои молитвы! Кормчий, что с вами случилось, оттуда вы взялись? Чудеса! Это и правда, вы?

— Да, да. Теперь, пожалуйста, заправь свой гульфик и давай зайдем в дом, — ответил Блэксорн, чувствуя себя самураем.

— Что? Ох! Ох, извините, я… — Ван-Некк поспешно привел себя в порядок, по щекам его побежали слезы. — О Боже, кормчий…. Я думал, это джин опять вытворяет со мной свои шуточки. Пойдемте, но дайте мне сначала сказать им про вас, а?

Покачиваясь, он зашагал в дом — хмель от радости сразу улетучился. Блэксорн шел за ним. Ван-Некк оставил ему дверь открытой, потом закричал, перекрывая хриплое пение: «Ребята! Посмотрите, кого привел нам рождественский Дед Мороз!» Он хлопнул дверью, закрывая ее за Блэксорном, чтобы усилить эффект. Мгновенно наступило молчание…

Блэксорну потребовалось несколько мгновений, чтобы зрение привыкло к свету. Смрад в комнате чуть не вызвал у него обморока. Он увидел, что все в изумлении уставились на него, как будто он какое-нибудь дьявольское отродье. Потом удивление прошло и на него обрушились крики радости, приветствия, все его тискали, хлопали по спине, и все говорили почти разом:

— Кормчий, откуда вы?

— Вьпей-ка!

— Боже, разве такое может быть?..

— Черт-те что, я так рад вас видеть!

— А мы вас мертвым считали…

— Брось, у нас все нормально… ну, в основном-то!

— Убери стул, гад-сама, кормчему — самый лучший!

— Эй, грогу! Ну-ка, давай быстро, черт возьми! Мои проклятые глаза сейчас лопнут, если я не пожму ему руку! Наконец Винк завопил:

— Погодите, ребята! Вы мешаете ему что-нибудь сказать! Стул кормчему и выпить, ради Бога! Да я думаю, он к тому же и самураем был…

Кто-то протянул ему деревянный кубок, Блэксорн сел на расшатанный стул, все подняли бокалы, и на него опять посыпались вопросы… Блэксорн огляделся. Комната, освещенная несколькими свечами и масляными лампами, была заставлена скамьями и грубо сколоченными стульями и столами. На грязном полу — огромный бочонок с саке. На одном из столов — грязные тарелки с полупрожаренным мясом, усеянным мухами. Шесть неопрятно одетых женщин стояли на коленях на полу, они поклонились и опять откинулись к стене. Его команда, сияя, ждала, когда он начнет рассказ: повар Сонк, Джохан Винк, помощник боцмана и главный артиллерист, Саламон, юнга Круук, парусный мастер Джинсель, Баккус Ван-Некк, главный купец и казначей, и, наконец, Жан Ропер, еще один купец, сидевший, как всегда, в сторонке все с той же улыбкой на худом, строгом лице.

— Где адмирал? — спросил Блэксорн.

— Умер, кормчий, умер, — ответили все шесть голосов, перекрикивая друг друга, — ничего нельзя было понять, пока Блэксорн не поднял руку:

— Баккус, говори ты!

— Он умер, кормчий. Даже не вылез из этого погреба. Помните, он болел? После того, ну, когда увели вас, той ночью, — мы слышали, как он задыхался в темноте. Так, ребята? — Хор голосов ответил утвердительно, и Ван-Некк добавил: — Я сидел рядом с ним, кормчий. Он пытался найти воду, но ничего не было… Он задыхался и стонал не знаю сколько времени — мы все были до смерти напуганы, но в конце концов он задохнулся, потом наступила смерть. Это было ужасно, кормчий…

Жан Ропер добавил:

— Да уж, скверней некуда. Видно, наказание Божье.

Блэксорн по очереди всмотрелся в лица.

— Кто-нибудь подошел к нему? Попытался помочь?

— Нет, нет, ох нет! — Это простонал Ван-Некк. — Он просто хрипел. Его оставили в яме вместе еще с одним, японцем, — вы помните его? Тот, который пытался утопиться в параше… Потом господин Оми приказал им принести Спилбергена и они сожгли его. А тот несчастный так и остался внизу. Господин Оми просто дал ему нож, тот вспорол себе живот, и его чертовы кишки расползлись по всему погребу… Вы помните его, кормчий?

— А что с Маетсуккером?

— Лучше ты расскажи, Винк.

— Малыш с крысиным лицом сгнил, кормчий… — начал Винк; остальные тоже закричали, передавая подробности и пересказывая события; крик стоял до тех пор, пока Винк не заревел: — Баккус попросил меня рассказать, так дайте же мне, ради Бога! Потом все расскажете по очереди! Голоса стихли, и Сонк сказал ободряюще:

— Расскажи ты, Винк.

— Кормчий, у него начала гнить рука. Он порезал ее в той схватке — помнете эту драку, когда вас утащили? Боже мой, кажется, это было так давно! Вот тут у него и стала гноиться рука. Я пустил ему кровь на следующий день, потом еще через день, а после она стала чернеть. Я предложил вскрыть рану или вообще отнять руку — говорил сто раз, мы все ему говорили, но он не слушался. На пятый день рана стала ужасно пахнуть. Мы держали его силой, а я срезал ему большую часть того, что уже гнило, но получилось неудачно. Я знал, что плохо, но кое-кто считал, что попробовать стоило. Несколько раз приходил этот негодяи, желтокожий доктор, но он ничего не смог сделать. Крысеныш протянул еще день или два, но нагноение зашло слишком глубоко и он начал буйствовать в бреду. Перед концом нам даже пришлось его связать.

— Это правда, кормчий, — сказал Сонк, уютно почесываясь. — Мы должны были его связать.

— А что с его телом? — спросил Блэксорн.

— Они отнесли его на гору и там тоже сожгли. Мы хотели устроить ему и адмиралу настоящее христианское погребение, но они нам не дали. Только сожгли их.

Наступила тишина:

— Вы не дотронулись до выпивки, кормчий!

Блэксорн поднес свою чашку ко рту и попробовал: чашка была такая грязная, что его чуть не стошнило, чистый спирт ожег ему горло. Запах немытых тел и пропотевшего, нестиранного белья вдруг ударил ему в нос.

— Как грог, кормчий? — горделиво осведомился Ван-Некк.

— Отличный, отличный…

— Расскажи ему, Баккус, расскажи!

— Ну, мы сделали его уже целую бочку. — Ван-Некк был очень горд, остальные тоже сияли. — Рис, фрукты и воду оставляем на брожение, ждем около недели и потом, с помощью небольшого колдовства… — Толстяк захохотал и с удовольствием почесался. — Конечно, лучше выдержать год-другой, но мы выпиваем его быстрее, чем… — Он не договорил. — Вам не по вкусу?

— О, прости, он замечательный… — Блэксорн заметил вошь в редких волосах Ван-Некка.

Жан Ропер спросил вызывающе:

— Ну, а вы, кормчий? У вас все прекрасно, не так ли? Как у вас дела?

Посыпался град вопросов — и замер, когда Винк закричал:

— Дайте же ему возможность сказать!

Тут прорвался счастливый голос человека с морщинистым лицом: