Форпост - Григорий Солонец

Не сразу, но Сергей дождался реакции. Чья-то невидимая рука скинула вниз плетеную веревку, и он, цепко ухватившись за край, повис на ней всем телом.

Трое крепких афганцев, один из которых оказался хозяином дома, обезоружив Сверковича, ничуть не сомневались, что перед ними русский, а не какой-то там Адам. Они уже прикидывали, что выгоднее: оставить «шурави» себе как рабсилу или перепродать. Но за раненого много «афгани» не выручишь. Перевязав рану и дав кое-что поесть, заперли связанного пленника в сарае вместе с коровой. Решили, что утром определятся, что с ним делать дальше.

Сергей проснулся с восходом солнца. Рука по-прежнему болела, правда, уже не кровоточила. Похоже, что кость не перебита, а лишь по касательной задета пулей. Повезло. Ведь в той сумасшедшей ночи запросто мог лишиться жизни. Но, видать, прав Рахмон, когда частенько произносит свое любимое «иншалах», что означает «на все воля Аллаха».

Дверь со скрипом отворилась, впустив внутрь изрядную порцию солнечного света. На пороге стоял хозяин дома и трое сурового вида бородачей с оружием. Крепко взяв Сергея под руки, они молча вывели его из сарая. О чем-то спросив хозяина, один из моджахедов сунул ему в руку несколько денежных купюр. «Купил как какую-то вещь. Интересно, за сколько афгани меня продали этим бородачам? Впрочем, какая разница, во сколько оценили твою жизнь, если она висит на волоске. Наверное, сразу не пустят в расход, иначе зачем было платить деньги. Потребуют выкуп у русских или предложат обмен на кого-то из своих? Неужели такое возможно?» От этой мысли он оживился, правда, ненадолго. Наверняка, в особом отделе уже заведено на него личное дело, в котором хранятся данные о том, что бывший рядовой Сверкович несколько месяцев находился в банде, участвовал в боевых действиях против советских войск, принял ислам. Разве этого недостаточно, чтобы привлечь его к суду военного трибунала и лишить свободы лет на десять?

От невеселых мыслей Сверковича отвлек гул приближающегося реактивного самолета. Он внезапно вынырнул из-за горной вершины со стороны Кабула и стремительно несся навстречу. «Духи» среагировали молниеносно, распластавшись на земле, уложив рядом и свой живой «товар». «Не хватало еще под авиабомбы угодить», — машинально отметил про себя Сергей. Но «сушка» пронеслась мимо в направлении Панджшерского ущелья. Видать, там срочно какому-то подразделению потребовалась огневая поддержка с воздуха. Полное господство в небе — было одним из стратегических преимуществ ограниченного контингента советских войск в Афганистане. И с этим моджахеды ничего не могли поделать.

Изрядно попетляв по Чарикарской долине, они оказались у подножия гор на окраине кишлака. Зашли в двухэтажный каменный дом: с виду нежилой, запущенный, чего не скажешь о его интерьере. Здесь и состоялась встреча Сверковича с человеком, от которого зависела дальнейшая его судьба. Когда Кариму, контролировавшему со своим отрядом баграмско-чарикарскую зону, доложили о плененном «шурави», назвавшемся мусульманским именем Адам, он решил лично побеседовать с незнакомцем. Уже первого взгляда Кариму хватило, чтобы удостовериться: перед ним стоял настоящий русский. Сохранять ему жизнь не было никакого резона. Кажется, это понял и пленник, поспешно, кое-как объяснившийся на дари. «Неужели он действительно служил в отряде одноглазого Саида? И про Ахмад Шаха правдоподобно рассказал, многие детали совпадали. Но перепроверить не помешает. А вдруг это засланный агент военной разведки русских?» — Карим от рождения был подозрительным, на слово никому не верил. Потому и велел до выяснения всех обстоятельств держать Сверковича под охраной.

Оставшуюся часть дня и ночью его не беспокоили. Проснулся рано утром от голода и холода: в подвале глинобитного дома было сухо, но весьма прохладно: стоял слякотный февраль. Хорошо хоть старое полушерстяное одеяло «духи» дали, а то точно околел бы.

Сергей громко несколько раз окликнул часового, но ответа не услышал. «Тоже мне, охранник, наверное, спит как сурок. Дисциплины здесь, похоже, никакой. Саид за сон на посту мог, если не убить, то покалечить. Все это знали, поэтому судьбу не испытывали».

Не без труда взгромоздившись на валявшуюся в углу пластмассовую бочку, Сверкович здоровой левой рукой и плечом изо всех сил уперся в старую дощатую дверь люка, одновременно поддев ее какой-то ржавой кочергой. Недолго сопротивляясь, дверь хрустнула, сорвавшись с петель. Выбравшись наружу, Сергей удивился еще больше. Ни во дворе, ни в самом доме никого не было. Куда подевались «духи», еще вчера по-хозяйски чувствовавшие себя здесь, неизвестно. Он обратил внимание на беспорядок в доме, на то, что печь еще не успела полностью остыть, и сделал вывод: какая-то опасность заставила их спешно уйти.

Вдруг, будто из-под земли, вмиг содрогнувшейся и даже слегка закачавшейся под ногами, он услышал неимоверный гул, перешедший в громогласное эхо стремительно приближающихся мощных взрывов. Страх парализовал волю. Казалось, наступил конец света: столь оглушительный рев стоял вокруг. Это работал по кишлаку «Град» — реактивное оружие, которого «духи» больше всего боялись, а некоторые сходили с ума, оказавшись в эпицентре его действия. Накрывая большие площади, «Град» буквально перепахивал землю, оставляя после себя глубокие воронки и мертвую пустыню. Уцелеть в таком море огня считалось невероятной удачей.

Сергей понял, что если ему суждено выжить, то только в бывшем месте заточения, и, не раздумывая, нырнул в подвал. Он сделал это вовремя: промедли еще несколько секунд и навсегда очутился бы под развалинами дома, вмиг осевшего и сложившегося после разорвавшихся рядом реактивных снарядов.

Теперь ясно, почему слиняли «духи»: в последний момент их кто-то предупредил о готовящемся обстреле.

Минут через двадцать все стихло. И эта обычная тишина воспринималась совсем по-другому — как некий божественный дар, ни с чем несравнимое благо. Но радость оттого, что остался жив, быстро сменилась смутной тревогой.

Что теперь делать? Куда идти? Впервые, спустя полгода, он оказался один, на свободе, но, как ни странно, физическое ощущение плена, незримой ловушки не исчезло. Сверкович лихорадочно соображал, что ему предпринять. Вернуться в полк и во всем покаяться? Да, виноват, что там говорить, дал маху, ослабил бдительность на посту, за что сам же и поплатился. Действительно, не по своей ведь воле оказался в душманском плену. Почему так долго там оставался? Не было никакой возможности бежать, хотя и пытался. А как же расстрелянная с твоим участием советская автоколонна, идущая из Саланга? А смерть тяжелораненого водителя не твоих разве рук дело? Но кто это видел? Нет свидетелей! А Бог, которому ты изменил, разве не очевидец всему? Эта внутренняя борьба двух «я» — оправдывающегося и обвиняющего — могла быть мучительно долгой, если не бесконечной. Такое едкое самокопание губительно действовало на психику, подтачивало и без того недюжинный запас сил. И он стал гнать прочь из сознания дурные воспоминания. Но от себя еще никому не удавалось убежать.

Память — вот главный свидетель его позорного прошлого, которое заново, как черновик, не перепишешь. Наверное, только лишившись рассудка, можно обрести ощущение себя — того, прежнего, безгрешного.

Погрузившись в тяжелые раздумья, ничего не замечая вокруг, как слепой, Сергей отрешенно брел наугад, лишь бы не оставаться в этом обезлюдевшем кишлаке, напоминавшем мертвую зону. Измотанному, предельно уставшему, ему было уже все равно, что случится с ним через минуту, час, день. Он полностью полагался на судьбу, на случай, не таясь, шел навстречу неизвестности. Что ждет его за тем дувалом — вражеская пуля или коварная мина — не все ли равно. А горы, такие величавые и красивые, приближавшиеся с каждым шагом, но по-прежнему остававшиеся чужими, какой сюрприз приготовили они? Пусть бы скорее эту невыносимую тишину разорвал чей-то прицельный выстрел, который бы поставил точку в его беспутной жизни. Но никто почему-то не отважился нажать на спусковой крючок.

Вечерние сумерки застали Сергея в горах, в которых он так и не научился ориентироваться. Заблудиться в них нездешнему человеку так же легко, как и в тайге. А как прожить здесь без пищи и оружия, да еще зимой, пусть и не столь суровой? Забившись в пещеру, где было намного уютнее и чуть теплее, Сверкович догрыз последние оставшиеся сухари и не заметил, как забылся во сне.

Весь продрогший, едва не окоченевший от холода, на рассвете он продолжил путь в никуда. Шел в основном по ущелью строго на север, взяв за ориентир выглянувшее солнце. За это время не встретил ни одной живой души, только стая неизвестных птиц пролетела высоко и скрылась за вершиной. Сколько километров осталось позади, даже приблизительно сказать не мог, потеряв ощущение времени. День, показавшийся вечностью, постепенно угасал, как и силы Сергея. В какой-то момент горы неестественно, могуче зашевелились, словно смеясь над ним. «Плохо дело, это уже начинаются глюки, — мрачно отметил. И приказал себе не останавливаться, пройти еще хоть версту, две. — Нужно до наступления темноты обязательно найти кишлак. Еще одна ночь в горах станет последней».