«Если», 2010 № 04 - Журнал «Если»
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Петруччо
Ты смеешь поносить меня, катушка,
Лоскут, тряпье, заплата! Прочь отсюда,
Не то тебя я разутюжу так,
Что спорить ты отучишься навеки.
Я говорю — ты ей испортил платье!
Портной
Нет, сударь, вы ошиблись. Платье сшито,
Как моему хозяину велели…
Миссис Романофф оставила заточение и направилась на сцену. В темноте кулис к ней летучей мышью бросилась красавица Айва Дорман, бессменная Катарина:
— Я не могу с ним играть! — зашептала она страстно. — Он так играет, что мне хочется плакать! Меня душат рыдания, Анна! Но ты же ставила перед ним другую задачу!
— Я с ним поговорю, — отвечала шепотом режиссер, вдруг озаботившаяся тем, что у портного выхода больше нет, роль Ричарда закончилась, и близится момент его ухода в Падую, в 1593 год.
От самой этой мысли миссис Романофф закачало. Она представить себе не могла, что когда-нибудь доживет до такого абсурда. Она была готова к провалу и освистыванию, к успеху и овациям, но только не к бреду. Она направилась в уборную Ричарда. Разгримироваться-то он должен.
И вот она опять в его уборной. Ричард Бёрбедж сидит перед трельяжем и как ни в чем не бывало стирает с лица грим. И вот они наедине — режиссер и актеришка.
Все, что случилось перед этим, было идиотизмом, фантасмагорией, ничего не было.
— Ах, Рич, как ты меня напугал!
— Что такое? Чем? — спрашивает Рич встревоженно.
— Даже не знаю, с чего начать, дорогой…
— Ты и меня хочешь уволить? Играю плохо? Говори прямо, Анна.
— Да нет, все не то. Играешь ты замечательно…
Анна Романофф просто не в силах заставить себя вымолвить бред. Она физически не знает, какими словами поговорить с Ричи о его переезде в Падую времен Шекспира.
Рич молчит и смотрит на режиссера. Лицо его измазано гримом, белым кремом, к щеке прилип клочок лигнина.
— Ко мне приходила твоя дочь, — тяжело вздохнув, выговаривает режиссер. — Понятия не имела, дорогой, что у тебя уже взрослые дети. Да, кстати, — вдруг оживившись, перебивает сама себя Анна Романофф, — я узнала, что ты не сдаешь костюм в костюмерную. Почему, дорогой? Зачем он тебе?
— Я слежу за ним сам, — отвечает Рич Бёрбедж. — Сам стираю воротник. Я хочу на каждом спектакле быть в чистом воротнике. У меня от этого особое самочувствие, понимаешь?
— Дожили. Неужели Лора не стирает твоего воротника?
— И манжеты еще. Конечно, нет. Не может же она стирать костюм после каждого спектакля!
— Рич, прошу тебя, сдавай костюм в костюмерную, я скажу Лоре, чтобы она стирала каждый раз и твои воротник с манжетами, и вообще всех! Как это глупо. Прошу тебя, не огорчай меня, Ричард. Сдавай костюм. Пойди вот прямо сейчас и сдай. Разденься, надень свою одежду, а эту, портновскую, оставь здесь на вешалочке. Я скажу, чтобы костюм у тебя брали тут, в уборной. Ну, прошу тебя, не огорчай меня. Ты же знаешь, что у меня со здоровьем.
— Сегодня я не сдам, — кротко воспротивился наглый Ричард.
Миссис Анна Романофф протянула к актеру свою добрую руку с пальцами, унизанными кольцами, и положила ладонь ему на колено.
— Что с тобой, Ричи мой? — сказала она тихо и ласково, как Раневская, роль которой приготовилась оставить за собой. — Что, дружок? Давай будем с тобой говорить, говорить, говорить…
И тут Рич рухнул перед ней на колени, сложил руки у подбородка, как мусульманин, и взмолился:
— Анна! Не отнимай у меня костюма! Я тебе принесу другой! В нем я в образе, а в другом уже не смогу. Я с ним сжился! Я тебе сошью новый, правда, я не обману, Анна! Только не отнимай у меня этого костюма! Он часть меня самого!
По лицу Ричарда, некрасивому, серому, лицу посредственности и ничтожества, измазанному смесью грима с кремом, струились натуральные слезы.
"Лир!" — ужаснулась Анна Романофф, увидев в Ричарде готового короля-глупца и вдруг поняв, какой спектакль должна ставить немедленно. Чехова она хотела ставить из эгоистических соображений, но в театре не было ни одного актера для "Вишневого сада", она подтягивала пьесу под себя. А теперь перед ней стоял на коленях и маялся живой король Лир — и Анна Романофф подумала словами красавицы Дорман: "С ним же невозможно играть! Меня душат слезы, я не могу говорить". Ричард не играл — он жил. В его глазах был такой терпкий сгусток отчаяния, что Анна Романофф мысленно кинулась к нему, чтобы прижать его голову к себе, защитить его от самой себя. Она проглотила слезы, чтобы они не брызнули из глаз, не выдали ее сочувствия тому, над кем она сознательно измывалась.
Но он еще не договорил, как дверь распахнулась и на пороге появились все эти телевизионщики со своим слепящим юпитером, с уже включенной камерой и жадной до любых сенсаций корреспонденткой. Миссис Романофф тотчас восстала из кресла, она не желала становиться добычей журналистки, ищущей скандала. Ричард остался на полу, у ее ног. Это ее потрясло. Она слышала, как жужжала камера, всю себя она видела со стороны, потому что ее с Ричи объял яркий свет, источавший жар.
— Анна! Не отнимай моего костюма, заклинаю тебя! Я принесу тебе пять, шесть таких же! Еще лучше! Принесу столько, сколько захочешь! Ты будешь иметь их бесплатно, я одену весь спектакль, только оставь мне этот! Ну что тебе стоит, Анна? — причитало, рыдая, ничтожество, бесстыдно работая на телекамеру.
— Встань, негодяй! — вдруг вскричала патетически Анна Романофф, чувствуя себя Раневской, когда ее бросил последний любовник в Париже. Нет, теперь она была жестокой Гонерильей. — Не унижайся передо мной. Это бессмысленно. Ты сделаешь так, как я тебе велела. Ты сейчас же снимешь костюм и сдашь его в костюмерную. Лора не уйдет домой до тех пор, пока не примет от тебя костюма.
Ричард попятился на коленях, обняв себя руками, схватив ими колет. Этот выразительный жест, свойственный королю Лиру, читался без слов: "Не отдам!".
— Так ты не снимешь, Ричард? Ты посмеешь огорчить меня?
— Анна, пощади! — рыдал Ричард Бёрбедж, все больше напоминая в своем бесстыдстве и безобразии короля Лира.
В дверях толпились уже и актеры, и обслуживающий персонал. Возможно, прервался спектакль, и весь город стоял в дверях, и бурлил, и наслаждался этой высокой трагедией. Актриса просто не имела права не утолить народной тоски по классике. Она бы себе этого не простила как режиссеру.
— Тогда я сама тебя раздену! — возвестила Анна Романофф, сделав несколько шагов к Ричарду, согнулась и наложила решительные длани свои, унизанные драгоценными кольцами, на шею Ричарда Бёрбеджа — к тому месту, где начинались крючки, на которых держался колет.
Но произошло нечто недопустимое. Рич завизжал, схватил, рыдая, Анну за обе руки и оторвал их от себя. Он забился под гримерный столик. Опрокинулся на пол стул. Покачнулся и рухнул трельяж, увлекший за собой всю актерскую косметику, с пола поднялось сладкое облако пудры. Из-под стола тем временем неслось душенадрывающее:
— Отнимают! Ничего у человека не осталось, так отбирают и последнее! Дайте хоть пожить самую малость себе на радость, изверги! Привыкли издеваться над актерами! Не отдам! Отвяжитесь от актера! Оставьте актера в покое!
Рич Бёрбедж выкарабкался из-под столика, вскочил на ноги и ринулся на телекамеру, на разинувшую пасть корреспондентку, по дороге сшиб Анну Романофф, та упала на кресло и больно ударилась об его ручку. Рич Бёрбедж бежал по коридору до тех пор, пока его вдруг не стало.
Коридор никуда не вел. Он заканчивался стеной. На стене той висел портрет ухмыляющегося сквозь пенсне Станиславского. И стена была, и портрет висел, как висел, только слегка покачивался от сквозняка, а Ричарда Бёрбеджа не было… Хорошо, что всю эту сцену засняла телекамера. Теперь никто не скажет, что это вранье.
Видевшие побег стояли недвижно. Нечасто у нас на глазах живой человек растворяется в воздухе, как мышонок Микки в мультфильме Диснея. Не видевшая последнего акта Анна Романофф вскочила с кресла и побежала за Ричардом в коридор. Она крикнула, как ей казалось, вдогонку убегавшему:
— Ричард, это же бред! Бред! Я не хочу ничего плохого!
Но коридор был пуст.
Тогда Анна Романофф пошла по коридору, отворяла двери гримуборных, заглядывала в них, но Ричарда ни в одной не было. Наконец Анна остановилась под портретом Станиславского. Пощупала раму, заглянула за картину, провела рукой по полотну. Дальше идти было некуда. Она подняла голову и взглянула прямо в глаза своему великому учителю. Он молчал. Ухмылялся. И эти ее поиски следов Ричарда Бёрбеджа камера засняла тоже. Как и ее вопрос, обращенный к стоявшим в другом конце коридора:
— Вы не видели, куда он делся? Где Ричард Бёрбедж?
Ей ничего не ответили. Телеоператор шепнул корреспондентке: "Будешь брать у нее интервью?", и корреспондентка ответила: "Она его уже дала. Дай ее крупняк".
