«Если», 2010 № 04 - Журнал «Если»

Но все кончилось хорошо. Через неделю на спектакль "Война и любовь" сбежался весь город. Всем хотелось узнать, кто теперь будет играть роль портного и не надумает ли и он удрать в Падую. Ходили слухи, будто в театре на эту роль устроили конкурс. Желающих жить в Линкольне становилось все меньше, многих мирных жителей обуяла страсть к театру, их потянуло на сцену и в шестнадцатый век. В театр стали съезжаться актеры из других городов Америки. Пошел слух, будто в городке Линкольне образовалась "озоновая дыра" в прошлое, вызванная усиленной работой домашних холодильников и компании IBM, производящей компьютеры. Но миссис Анна Романофф обратилась к шерифу с просьбой оградить театр от посягательств разномастных прощелыг. Она собрала труппу и объявила, что жизнь продолжается, а искусство — бессмертно. Ничего не случилось, и она не потерпит нарушения дисциплины. Дисциплина в театре — это то, с чего он начинается в действительности. Если же, добавила миссис Романофф, в день спектакля Ричард Бёрбедж не явится для исполнения роли портного, его роль будет играть она сама — чтобы поставить во всем этом бреде точку.

И театр продолжал работать, как работал, с тем только дополнением, что билеты на все его спектакли были проданы до последнего дня сезона, а билеты на "Войну и любовь" пришлось дозаказывать в типографии. Возле главного входа и внутри служебного стояло по полицейскому, вооруженному рацией для вызова подкрепления в случае осады разными психопатами.

И вот настал вечер "Войны и любви". Никто и не заметил, как Ричард Бёрбедж оказался за своим туалетным столиком. Он гримировался. Он напевал. Он как раз подводил брови, когда дверь в его гримуборную отворилась и вошла миссис Романофф.

— Хорошо, что ты пришла, я сам хотел к тебе идти, — сказал Ричард деловым тоном, но очень дружелюбно. — Я выполнил обещание, Анна. Вот посмотри: несколько костюмов — для портного, платье для Катарины — талию подгоните под размер Айвы, там вшиты клапаны, и полюбуйся на костюм для Петруччо.

На вешалках висели костюмы из парчи и бархата, обшитые золотом и украшенные таким невероятным количеством драгоценных камней, что Анна Романофф даже испытала нечто вроде отвращения. Она обладала тонким вкусом, не любила ничего чрезмерного. Ей, человеку истинно театральному, было отвратительно все настоящее, всамделишное. Она поддалась порыву, привыкнув доверять своему первому впечатлению.

— Не нужны театру все эти наряды, — сказала она сухо, забыв поздороваться. — Спасибо, Ричард, можешь снести все это богатство в ювелирную лавку. Или в музей. В театре все должно быть театрально.

— Ты думаешь, это натуральные камни и чистое золото? — засмеялся Ричард Бёрбедж. — Что ты! Подделка. Просто, понимаешь, у нас в Падуе в шестнадцатом веке все было лучше, чем сейчас. Даже искусственные драгоценности. Представь себе! Сами платья тяжеловаты. Парча и бархат — натуральные. Но у нас синтетику, извини, еще не придумали!

Анна Романофф остановила на Ричарде тяжелый взгляд. Она не знала, как разговаривать с этим человеком. Зато знал Ричард.

— Анна, у меня к тебе одна большая просьба. Не смогла бы ты дать мне отпуск на полгода?

— На полгода? — вскричала Анна Романофф быстро, как она это умела, чтобы не отягощать сцену лишними паузами.

— Да. Меньше не выходит. Я хочу съездить к Шекспиру. Пока хорошо себя чувствую.

Анна Романофф села в давешнее кресло, о которое ударилась на позапрошлой неделе.

— Я хочу, — тихо произнес Ричард.

И, поскольку Анна смотрела на него бесстрастно, он продолжал так же деловито, но еще более внятно:

— Мне быстро удалось расширить мое производство. В Венеции у меня уже две мастерские. Я заказал корабль. Небольшую посудину в две палубы. В Англию сейчас безопаснее всего добираться морским путем, по суше мне не доехать. У нас испанцы. С севера лавиной прут австрияки. Они уже в Милане. Позавчера под Бергамо они друг с другом столкнулись. Ты не слышала? О, было что-то страшное… Но австрияки отошли, и испанцы ликуют повсюду. Тем не менее воздух дрожит от напряжения. Через испанцев мне не пробраться, хотя Родриго обещает мне дать с собой секретное оружие, которое у них уже разработано, но о котором пока никто не знает. Оно у них в единичных экземплярах. Родриго — это испанец, отличный парень, тоже портной, из Толедо. Он оставил свое дело и записался в армию, чтобы скопить на новую мастерскую. Понимаешь, приходится водить дело и с испанцами, чтобы жить спокойно. Оружие называется мушкет.

Ричарда вдруг прорвало. Потеряв серьезность, он рассмеялся. Анна Романофф наконец улыбнулась. Она никогда не разговаривала с Ричем по душам, как человек с человеком. Все о ролях, задачах, мизансценах… Рич был всегда каким-то чужим. Оказывается, он нормальный парень!

— С их мушкетом, как ты понимаешь, я далеко не уйду, — сказал серьезно Рич и тотчас опять расхохотался. — Берешь в руки тяжеленную винтовку, а чтобы она стреляла, туда надо засыпать на полок пороху. Только выстрелил — прочисти дуло специальной такой сошкой, потом засыпай новый порох, он просыпается на штаны, на пол… А если в дуле остался порох от прежнего выстрела, то в другой раз можно стрельнуть в другую сторону, в себя, в грудь. Без руки останешься. Морока. И пока перезаряжаешь, до тебя добегут, на тебя нападут и три раза укокошат без всякого пороха. А дон Родриго носится со своей тайной по всей Венеции и пугает всех до смерти новым видом вооружения, которым оснащается испанская армия!..

Рич опять засмеялся, но коротко: ему — это было заметно по глазам — не нравилась реакция Анны. Она ему не верила. Вот это-то и было не по нему. В сущности, ему на нее было наплевать. Он свой путь выбрал.

— Ну, — произнесла Анна Романофф, — приезжаешь ты к Шекспиру. Что дальше?

— Дальше? Да я с ним хотя бы познакомлюсь. Я узнаю, что это за тип такой. Я, может, и в Венецию-то больше не вернусь! Приехал купцом — остался актером «Глобуса»! Я же актер, Анна! Я хочу работать с Шекспиром! У меня же свободный английский! В Венеции и Падуе я итальянец, потому что я в образе, а чтобы быть самим собой, никем больше быть не нужно. Я должен понять, что это за человек! Да и был ли он на самом деле, понимаешь? Все же говорят, что его не было. А я узнаю.

Анну Романофф начала вдохновлять великая цель.

— Ты его спроси главное: почему в своем завещании он оставил жене кровать — и ни словом не обмолвился ни о пьесах, ни о поэмах, ни о сонетах, — сказала Анна после долгой-долгой паузы. — Вот ради чего следует отправляться в опасное путешествие по морю. Сверхзадача — понять, почему он не считал себя автором? У него что, не было авторского чувства?

Рич слушал ее точь-в-точь как на сцене, когда она из темноты зала внушала ему задачи и сверхзадачи.

— Хорошо, — вымолвил наконец он.

— Спасибо за костюмы. Они нам пригодятся, — произнесла Анна Романофф уже в дверях. — И вот что… Почему бы тебе не взять с собой пистолет? Я могу дать тебе свой.

— Я все равно никогда не решусь выстрелить в человека.

— А я, знаешь, учусь. Ты заметил, театр окружен полицией?

— Нет, я там не был.

— Где? — не поняла Анна Романофф.

— На улице, — просто сказал Рич.

— Ах, да… — смятение охватило Анну Романофф, и она поспешила выйти в коридор. — Театр прямо-таки в осаде. Я получила разрешение на ношение оружия. Я его не просила, мне предложил какой-то офицер из полиции.

Удивительно, но мысль, что Рич Бёрбедж — это, в сущности, ничтожество, серый актеришка, хотя, как оказалось, и хороший парень — перемещается в пространстве не как все, эта мысль вспыхивала в сознании, словно зарница, которой никогда не ждешь. И тогда на великую реалистку Анну Романофф обрушивался отчаянный страх. Она успевала подумать, что вот так сходят с ума. Она принималась двигаться, делать что-то простое — пить воду, смахивать пыль, закуривать… Сейчас она достала носовой платок и протирала раму у портрета Станиславского. На раме не было ни пылинки, но главный режиссер возмутилась:

— Безобразие! А я все время удивляюсь, почему на мужской половине нечем дышать!

В антракте полицейский сообщил, что ее добивается мистер Риддс. Мистера Риддса впустили.

Он нашел главного режиссера в кабинете, где когда-то сидела его жена, миссис Риддс, в огромной шляпе с пером. На предложение присесть мистер Риддс, мужчина тощий и малокровный, с роскошным рубиновым перстнем на безымянном пальце, не откликнулся. Стараясь быть немногословным, мистер Риддс протянул Анне Романофф письмо.

— Передайте это письмо Ричу, мэм. Там подписи членов всей нашей семьи. Только скажу, что мы написали.

— Не нужно мне знать, что в чужих письмах.

— Да какое же оно вам чужое? — зло парировал мистер Риддс, на глазах как-то оседая и становясь похожим на свою коренастую жену, он даже заговорил так же быстро, как она. — Вы же отказали моей жене в ее малюсенькой просьбе — вы теперь нам не чужая, извините, прошу прощения. Мы ему написали, что из-за него уезжаем из Линкольна. Пусть не приходит в дом, там будут жить другие. Мы люди простые. И мы приняли самое простое решение, которое надо было принять давным давно, а не цацкаться с ним.