«Если», 2010 № 04 - Журнал «Если»

Этот район мне не по душе. Аура у него плохая. Как и у многих районов Восточного Берлина, впрочем. Но уйти я никуда не могу. Мою левую руку сжимает полицейский наручник, объединенный с чугунным радиатором центрального отопления стальным тросиком в зеленой пластиковой оплетке. Они хоть и продаются в любом магазине спорттоваров, но конструкцию имеют вполне надежную, поэтому вырваться не стоит даже пытаться. Можно лишь отползти на полметра от стены. Но ползать мне не хочется из-за головной боли. Моя бедная голова раскалывается так, словно вчера на нее наступил слон. Нет, даже не слон. Животное, наступившее на меня вчера, было намного крупнее слона. Оно было размером с карьерный самосвал БелАЗ. И только полный идиот не смог бы разглядеть такую опасность вовремя…

— Алик! — кричу я в глубину квартиры, все еще надеясь, что он прячется за стенкой. Но ответа нет. И это меня раздражает. Я со стоном перекатываюсь на бок и думаю о том, что мой бывший друг Алик, хоть и паскуда и тварь, но непредсказуемые поступки — это не в его стиле. Боль понемногу перетекает из затылка в правый висок. Я сдвигаю наручник пониже, на запястье, как можно компактнее сворачиваюсь на куче провонявших сырой рыбой тряпок и опять закрываю глаза. Мне нужно успокоиться. И что-то придумать к приходу этого психопата..

— Уже проснулся, Жека? Головушка как? Все еще бо-бо?

В глаза мне бьет яркий свет. Я морщусь и пытаюсь закрыть лицо руками.

— Алик, да отстегни ты наручники. Ты что, похитить меня решил? За меня выкуп точно никто не даст, ты же знаешь…

— Жека, не делай мне смешно!

— Тогда хоть воды принеси, — прошу я, стараясь не раздражаться.

— Воды? — Алик нагло ухмыляется, небрежно вытаскивает из кармана банку колы и бросает ее мне. — Я забыл оставить воды? Ах, извини, дружище!

Кола теплая, пенистая и мучительно сладкая. Но я все равно опустошаю банку в три глотка…

— Альбертыч, будь человеком, принеси минералки, — прошу я. — Или хотя бы простой воды из-под крана…

— А ты был человеком, когда я тебя по всему свету искал, а? — ворчит он.

— Откуда я мог знать, что ты меня ищешь? — парирую я.

— Скажешь, не знал, что это я звоню? И сообщения мои не видел, да?

— Клянусь, не знал. Мало ли кто мне в блог пишет. На все сообщения не отреагируешь. Насчет звонков — это да. Виноват. На незнакомые номера не отвечаю…

— Значит, не скрывался?

— Говорю же, нет!

Алик грустно качает головой.

— Поздно, Жека. Ты уже спалился… Водой я тебя, конечно, обеспечу. Кормить тоже буду. Еды у нас в достатке. Даже никуда бегать не придется. Я на этот случай ящик консервов припас. Надеюсь, ты не огорчишься, что они кошачьи?

— Огорчусь.

— Мне будет трудно, конечно, но я переживу твое огорчение, — усмехнулся Алик.

— А наручники снимешь? — вяло интересуюсь я.

— Когда увижу твою готовность к добровольному сотрудничеству. Ферштейн?

— Гитлер капут…

— Вот это совсем другое дело, дружище. Поднимайся. Приглашаю тебя к столу. Посидим, потрещим. Как в старые добрые времена. Но сначала подставляй ноги. Буду делать тебе временные путы. И руками не размахивай. Держи их за спиной до тех пор, пока я не пристегну тебя к кухонному столу. Дергаться не пытайся. Сбежать тоже. Учти, в случае сопротивления — стреляю!

Алик с ухмылкой хлопает по оттопыренному карману своей камуфляжной куртки и гордо демонстрирует его содержимое.

— Видел такую штуку?

— Видел, — киваю я. — Если ты не у косовских албанцев ее брал, то поздравляю. Достойный выбор. "Беретта М-98". Калибр — 7,65. Масса — около килограмма. Магазин на 15 патронов. Был принят на вооружение армией США в 1985 году. Пистолет весьма неприхотливый, надежный, с приличной кучностью боя…

— Молодец, — улыбается Алик. — Все знаешь.

Я пожимаю плечами. В том смысле, что если у человека в руках «Беретта», то спорить с ним резона нет. Я лучше соглашусь быть прикованным к кухонной батарее. Тем более что там я буду не одинок. На кухне хозяйничает женщина Алика. Она крошит что-то на разделочной доске, всхлипывает и коротким движением смахивает слезу. Но я не отношу эти эмоции на свой счет. Видимо, она крошит лук.

— А фрау будет с нами ужинать? — намеренно громко интересуюсь я.

— Сам ты фрау! — фыркает она, стряхивая лук с разделочной доски на огромную черную сковородку. — Я фройляйн. И не возникай, если не спрашивают. Усек?

— Да, — послушно киваю я. — Усек.

Сегодня мне легко со всеми соглашаться. Я почти невесомый. У меня нет эмоций. У меня все хорошо. Я всем доволен.

— Только еще один вопрос. Можно?

— Валяй, — соглашается Алик. — Мы же друзья или почему?

— А у фройляйн есть такой пистолет?

— А не твое собачье дело! — вспыхивает она. — Все у меня есть. Но я тебя и без всяких пистолетов порву на британский флаг!

Алик громко ржет и двигает в мою сторону пепельницу с пачкой "Мальборо".

— Кури, май френд. Наслаждайся, пока я добрый.

— Спасибо, я три года как бросил. И тебе советую. Я практически перестал кашлять. И вообще стал меньше болеть острыми респираторными заболеваниями.

— Хочешь долго жить? — Женщина Алика отходит от плиты, вынимает из пачки сигарету и демонстративно прикуривает.

— А вы разве не хотите? — удивляюсь я.

Она фыркает, подходит почти вплотную и долго выдыхает дым мне в лицо. Похоже, желает получить удовольствие от моего унижения. Странная женщина. Нет, скорее, девушка. Ей около двадцати пяти. И она вполне могла бы считаться симпатичной, но, на мой взгляд, ее портят хищные ноздри и неприятной формы подбородок.

— Чего пыжишься, урод? Все еще нравлюсь? Или не узнаешь?

Она смеется, возвращается к плите и бросает в пластиковую тарелку пригоршню разогретого на растительном масле картофеля фри. Я послушно принимаю тарелку и едва сдерживаюсь от острого желания стукнуть себя кулаком по лбу. Черт! А ведь она права: я урод. Ведь это та самая Маша, с которой я «зажигал» вчера в «Сталинграде». Теперь картина становится понятнее. Коктейли пили? Пили. Кто за ними ходил? Она и ходила. Могла эта фройляйн подсыпать в мой коктейль какой-нибудь гадости? Однозначно могла. Значит, сам виноват. Нечего было торчать в дешевом дансинге. Хотел посмотреть, как живет русский Берлин? Вот и посмотрел. Хорошо живет…

— Алик, — не выдерживаю я. — Тебе что от меня нужно?

Алик долго молчит, поглощая разогретый картофель с таким аппетитом, словно только что вернулся из голодающей африканской страны, потом вытаскивает из кармана мой портмоне и крутит его в руках.

— Можешь взять все содержимое, — сразу соглашаюсь я. — Но портмоне не трогай. Он дорог мне как память.

— Сколько здесь? — хмыкает Алик.

— Вчера были две купюры по двадцать евро. И карточка «Виза». На ней примерно пятьсот. Можешь взять всё. Я скажу код. Но больше ничем не могу помочь.

— Странно. — Алик удивленно поигрывает бровями. — У тебя. В портмоне. Живут. Бабки. Ты же страшно не любишь бабки, Жека. Даже в руки их стараешься не брать. Или я что-то пропустил? Что-то изменилось за то время, пока мы не виделись? Тебя же от бабок всегда трясло, как бешеного паралитика…

— От «деревянных» меня и сейчас трясет, — как бы неохотно признаюсь я.

— Ха! А от евро, значит, не трясет? — удивляется Алик.

— Тоже потряхивает. Но слабо. Вообще, чем тверже валюта, тем слабее через нее проходит сигнал. Не знаю почему. Но это так. И рубль — еще не самый сильный проводник…

— А это мы сейчас проверим. — Алик по-хозяйски копается в моем портмоне, вытаскивает из него мятую двадцатку и припечатывает ее к столу. — Бери, Жека, не стесняйся. Здесь все свои.

Я со вздохом поднимаю со стола синюю купюру весом в восемьдесят одну сотую грамма. В кончиках пальцев чувствую только легкое покалывание. Алик, кажется, разочарован.

— Так-с, — говорит он. — Первый эксперимент следует признать неудачным. Попробуем теперь с нашими. Мария, давай тысячную. Нет, для начала — сотку.

Девушка снимает с подоконника свою сумочку, долго ищет в кошельке мелкую купюру и со смешком кладет ее на стол. Я напрягаюсь. Мне очень не нравятся рубли. Я не видел их уже два года. А была бы возможность, так не видел бы и до конца жизни…

— Давай, Жека, не тяни.

Алик нетерпеливо подвигает сотенную ближе ко мне. Я осторожно притрагиваюсь пальцем к полузабытым очертаниям Большого театра, но поскольку площадь контакта небольшая, то боли почувствовать не успеваю. Так, легкий угол, словно острой иглой.

— Нет, ты деньги в руки возьми, в руки, — настаивает Алик.

Зажмурившись, я на долю секунды накрываю купюру ладонью. Сразу же с шипением отдергиваю руку, но кисть все равно успевает занеметь.

— Как ощущения? — живо интересуется Алик.