Зачем звезда герою. Приговорённый к подвигу - Николай Гайдук

Собираясь ещё раз зевнуть, он челюсть едва не вывихнул – застыл с открытым ртом.

– Ты гляди, что творят, – пробормотал и тут же крикнул: – Доля! Где ты? Глянь!

Жены в доме не было.

Он табуретку взял, очки напялил и подсел поближе к телевизору.

Униженный и оскорблённый, он со стыдом и ужасом смотрел и слушал, как матерят – почти открытым текстом – времена «застоя», времена, когда был СССР. Первым делом он хотел выключить телевизор. Однако не выключил. Может, потому что подспудно ждал, когда же наконец-то кто-нибудь встанет на защиту, возмутится, призывая к совести. Нет, никто не призывал, не возмущался. А, скорее, даже наоборот. Сатанинское самодовольство сквозило в голосах, в глазах и в сытых физиономиях, большинство из которых с трудом помещалось в телевизоре – подбородки и жирные щёки в горницу чуть не вываливались, чуть слюна из телевизора не брызгала, когда эти твари продажные в порыве вдохновенной безнаказанности поносили державу, вскормившую их и вспоившую.

Понимая, что ничего хорошего он не дождётся от этих сытых трепачей, фронтовик поднялся – вырубить всю эту камарилью.

И вдруг он услышал о каком-то странном соглашении, подписанном в Беловежской пуще.

«Соглашение? – жарко и отчаянно мелькнуло в голове. – Лично я дак не согласен!»

Исходя из того соглашения, говорил картавенький диктор, СССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекратил своё существование. Первая статья того соглашения возвещала о том, что «высокие договаривающиеся стороны» образуют Содружество Независимых Государств. Сокращённо – СНГ. А дальше, как в той сказке, – чем дальше, тем страшней. И совсем уж дурно стало Солдатеичу, бывшему советскому танкисту, совсем уже сделалось невмоготу, когда танки таманской дивизии взялись боевыми снарядами шарахать по Дому Советов. Потом беспорядки покатились по улицам. Кровь на брусчатке. Цветы.

Это была показана «хроника побед и поражений», – так сказал всё тот же картавый диктор. Но Степан Солдатеич всё это воспринял, как происходящее в реальном времени.

Кусая губы от обиды, рыча от злости, он не выдержал – сграбастал телевизор и потащил куда-то. Громоздкий ящик, давно уже здесь прописавшийся и не пожелавший покидать избу, заартачился в дверях, громко бухнул боком об косяк – по стеклянной морде телевизора поползла морщина витиеватой и глубокой трещины.

– Стёпочка! – закричала жена. – Что ты делаешь? Он побледнел, оскаливая зубы ей навстречу. – Уйди! Христом богом прошу!

И жена благоразумно отступилась: глаза у него полыхали так, что если бы увидел банку с керосином – взорвалась бы к чёртовой матери.

И откуда только силы взялись в нём. Ослабленный, раскрученный по гайкам и развинченный после болезни, Степан Солдатеич выволок проклятый ящик на крыльцо, там поднял на плечи и потащил, пошатываясь, в сторону помойки – на сумеречный берег, от которого землетряска отломила жирный чернозёмный кусище.

Запнувшись, он поскользнулся на чём-то – едва не грохнулся. Но всё-таки дошёл, дошкандыбал туда, куда хотел. Бросил с размаху и яростно плюнул в стеклянную рожу – в сытую рожу, продажную, ничего святого за душой не имеющую. И сразу вдруг стало легко. Только в коленках слабина холодцом задрожала. Он вытер пот, вздохнул и, сутуля спину, побрёл куда-то, едва переставляя сапоги, налитые свинцом, и ощущая не только усталость – жуткую опустошённость, распотрошённость сердца и души.

Следом жена прибежала, хотела забрать телевизор, но эта ноша для неё оказалась почти непосильной. Доля Донатовна пошла за тележкой, чтобы погрузить и увезти.

И тогда Солдатеич схватил полупудовый колун, мрачно мерцающий под навесом сарая, – рванулся на помойку, и вскоре там что-то зазвякало и забабахало, как будто гранаты взрывались.

Чёрная бездомная собака, кормившаяся отбросами, приглушенно зарычала на Стародубцева, показывая клыки и злостью накаляя красноватые глаза.

– Ах ты, сучка драная! – Солдатеич не только не испугался, даже обрадовался. – А ну, иди сюда! Иди, поганка!

Какая-то странная, полузвериная сила исходила от этого человека – небывалая сила. Отскочив, собака драпанула в сумрак, трусовато поджимая хвост, отяжелённый гроздьями репейника.

С колуном наперевес он постоял среди помойки, задыхаясь от гнева. Жутковато посмотрел по сторонам – красные круги перед глазами плавали.

– Ну? – сквозь зубы прошептал. – Кто ещё против советской власти?

Он не мог просто так успокоиться. Его трясло. Хотелось куда-то идти с колуном, крушить сволочей и доказывать правду, огнём испепеляющую сердце.

И тут перед глазами предстал его спаситель – тот самый, который «с поля боя» на своей машине в районную больницу привёз. Тот, который по жизни всегда шагал широко и уверенно.

Глава пятнадцатая. Гуляй, ребята

Волевые, целеустремлённые, уверенно идущие по жизни – эти люди рождаются во все времена. Только времена бывают совершенно разные. А потому и люди по-разному зовутся, наряжаются по-разному и под разными знамёнами идут. В былые века целеустремлённый и волевой человек становился, например, купцом, богател год за годом. А другой такой же волевой становился дерзким атаманом, под разбойным парусом гулял, на большой дороге промышлял. Во время революции такие дерзновенные и волевые на баррикадах глотку драли, Зимний брали. Во время Великой Отечественной – это были командиры и политруки. А в мирное советское время – это человек «партейный», насквозь идейный. Приблизительно в таком порядке, в таком ранжире Стародубцев выстраивал многих своих знакомых.

Молодой, подающий надежды «идейный пахарь» Пустовойко жил почти по соседству – через переулок, примыкающий к реке. Вот как раз по переулку он и пришёл тогда – поднялся от реки.

– Слышу, гром гремит, – заговорил он, объясняя своё появление. – Потом смотрю – сосед воюет с телевизором. И не жалко тебе, Солдатеич? Дорогое всё же удовольствие – громить такую технику.

– Глаза бы не глядели! Веришь, нет?! – в сердцах воскликнул Стародубцев, отплёвываясь. – Лучше б я взорвался на той немецкой мине. Какого хрена ты меня спасал?.. Оно, конечно, я тебе сказать «спасибо» должен. По совести-то ежли рассудить. Да только ведь такой бардак кругом…

– Понимаю. – Пустовойко губу закусил. – А может, мы пойдём ко мне? Посидим, потолкуем про нашу весёлую жизнь.

Стародубцев помолчал, в уме что-то прикидывая. – Может, лучше ко мне? – предложил.

– А Доля твоя?

– А чего? Она поймёт.

Пустовойко машинально волосочек выдернул из треугольной, розовато раздувавшейся ноздри.

– А моя так ни черта не понимает. Ну, пошли, Солдатеич. У тебя хоть ребятишек нет. Как там, кстати, поживает ваш Николик?

– Учится. В десантном.

– Молодец. Хорошего ты парня воспитал. – Шагая следом, Пустовойко заметил: – Хорошо тебя там залатали. Даже не хромаешь.

– Жизнелюб, дай бог ему здоровья.

– Погоди. – Сосед остановился. – А водка-то у тебя найдётся? Я же помню, что ты ни-ни…

– Водки нет. Тока закуска.

– Ну, вот видишь. А без водки разговора не получится. Давай ко мне.

Вечер уже зацветал над землёй. На западе пламенела полоска зари, чётко повторяя чёрный контур далёкого бора. Выстывающий синий воздух столбами стоял между избами, между деревьями в переулке. Тонкий месяц хищновато скалился, прорезаясь в облаках за рекой, откуда свежий ветер то и дело потягивал.

– Гроза, однако будет, – глядя в небеса, проговорил Стародубцев.

– Страшная будет гроза, – многозначительно сказал Семён. – Такой грозы, наверно, ещё не было. Ты-то как думаешь, Солдатеич?

– Переживём, даст бог. И не такое переживали.

– Ну, такого ещё не было на нашем веку. Всю страну перевернули вверх дном.

Пройдя вдоль огорода, откуда пахло стылой сырой землёй, они приблизились к высоким широким воротам тёмно-вишнёвого цвета. Пустовойко – хороший хозяин – это сразу видно. Всё у него обихожено: листва и жухлый волос свалявшейся травы, гнилые ветки, сломленные ветром, – всё граблями прибрано, причёсано. Деревья в палисаднике подбелены, точно в белых пимах приготовились зиму встречать.

Они постояли возле ворот, покурили. И тут вдалеке в переулке возникла «Скорая помощь» – замаячила серым пятном. Собака затявкала, едва успевая отскочить от колёс. Два или три гусака возмущённо загоготали, вытягивая шеи. Вздымая клубы пыли и подпрыгивая на кочках, «скорая помощь», стремительно разрастаясь в размерах, полетела, кажется, прямо на людей…

У Стародубцева аж сердце охолонуло – стоял возле ворот, как на расстреле; не шевелился, угрюмо глядя на автомобиль, стрекотавший выхлопной трубой как автоматом.

Не доезжая метров десяти до ворот, «скорая» жутковато заскрипела тормозами – вспахала землю задними колёсами и остановилась, заглохнув. Пыль в тишине закудрявилась, розовея на фоне остатков заката. Из-под застрехи гаража воробей испуганно брызнул – чёрной пулей прострелил через подворье.